Чефуры вон! - Горан Ввойнович Страница 36

На вокзал мы с Радованом приехали на двадцать пять минут раньше времени.

Я-то думал, он оставит меня здесь и отвалит, но нет: Радован решил дождаться поезда. Проследить, чтоб я случайно в Любляне не остался. И теперь я буду двадцать пять минут смотреть на его мрачную физиономию.

Я сел на лавочку, а Радован, нервничая, ходил взад-вперед по перрону. Потом подошел к чиче и спросил его, с этого ли пути отправляется поезд до Сараево и не сообщали ли о задержке, — короче, зацепился языком с этим чичей, который, по-моему, и сам понятия не имел, где он и куда направляется. Но они все равно завели разговор и трепались целых десять минут. Этот кекс втирал Радовану, что едет в Какань [121], что он был в Любляне у дочери Ясмилы, которая живет в Новых Яршах [122], и что ее муж Андрей довез его до станции, правда, сразу уехал, потому что рабочий день у него начинается в шесть утра. Потом объяснил Радовану, что эти поезда не опаздывают, потому что международные и едут из Германии, а у немцев это дело организовано четко по расписанию — почти до самого Сараево. А еще рассказал ему, что, наверно, в последний раз видел внучку Сабину, потому что старый уже и не может больше путешествовать, а Андрей не хочет ехать в Боснию: ему нравится на каникулы ездить в кэмп в Врсаре [123].

Осталось десять минут. Радован вернулся и сел на лавку. Он как-то странно смотрел на меня. Может, сейчас наконец-то попрощается и свалит, чтоб его. Но ведь нет, продолжает на меня пялиться, и взгляд как у полоумного. Нервничает, охренеть можно. Еще ногой трясет, — даже я стал нервничать, на него глядя.

— Это вы избили Дамьяновича?

Что? У блин! Откуда он это взял? Как он об этом узнал? Я даже вспотел весь. Боже мой! ОЗНА свэ дозна, частенько повторял Радован, только я всё не понимал, что это за чувиха такая, Озна, мне всегда казалось: имя какое-то странное. Я вроде как только в прошлом году допер, о чем тут речь. Радован был в сто раз круче всяких спецслужб. У меня в голове все смешалось. Разложил меня Радован на элементы… Я только и мог, что таращить на него глаза, как теленок.

— Это вы?

У меня ноги подкосились. Затрясло всего, я рот хотел закрыть, но не получалось. Так и стоял перед глазами Ацо, который метелит этого бедного Дамьяновича, и я смотрел на Радована, — а у него в лице ни бешенства, ни психоза… ничего. Просто смотрит — но так, будто прямо в мозг тебе заглядывает. Я попробовал помотать головой, но ничего не получилось, только этот мой долбаный котелок дернулся — влево-вправо, вверх-вниз. Провались он, этот Радован! Какого примотался? Откуда он узнал? Совсем псих! Я хотел что-то сказать, но… не смог.

— Я не бил… Это Ацо… я только был там… но не бил… я только хотел его… остановить… это не я был… папа…

Я назвал его папой. Не знаю, когда я в последний раз его папой называл. Вообще без понятия. Но это помогло, потому что Радован не взорвался, не начал пыхтеть, ничего такого, только погрустнел как-то. У него в глазах такая горечь была, казалось, сейчас заплачет. Он мне поверил. Это было важнее всего. Он действительно мне поверил. Смотрел на меня так грустно, и я знал, что он мне верит. Поезд наконец-то приехал. Радован обернулся и уставился на него, но с места не сдвинулся. Опять посмотрел мне прямо в глаза, грустно так. Это был еще не конец. Разговор не закончился. Он готовился еще что-то сказать. Смотрел мне прямо в глаза и с силами собирался.

— Дамьянович… в коме.

Что?! Как?! Конец… Я больше не дышал. Меня больше не было. Какая кома? Я не мог поверить. Это… Это… полный пипец! Дошутились! Это… покушение на убийство. Вот так… Я все еще не мог дышать. Конец, реально конец. Господи, Ацо! Марина! И что теперь с нами будет? Во что мы вляпались? Что это? Я вообще ничего не соображал. Меня конкретно накрыло. Разнесло на мелкие кусочки — и всё тут… Какая кома? Что за хрень? Это серьезно? Он вообще выживет? Как это?! Жуть! Поверить не могу! Да пошло бы оно все к чертовой матери! Я прямо дышать не мог. Кончено со мной… Ацо, придурок несчастный! Марина, бедная… Какая кома? Что тут вообще происходит? Это конец.

— Это не… я… Ацо…

Радован уже не слушал меня. Даже не глянул больше. Встал, схватил обе сумки и погнал к поезду. А я так и сидел на месте.

— Айдэ!

Я еле встал и поплелся за ним. Шел как обкуренный, спотыкаясь на каждом шагу. Я ничего не понимал. Я не знал, ни где я, ни что я, ни кто я. Я ничего больше не знал. Радован гонит меня в Боснию, чтоб спрятать от легавых? Чтоб защитить меня? Чтоб спасти меня от тюряги? В этом все дело? Все уже знают, что Ацо отделал Дамьяновича? Все уже знают, что и я там был? Мое сердце бешено стучало: я думал, его разорвет на мелкие кусочки. Меня бросало в пот, трясло, в глазах темнело — никогда так раньше не было. Всё. Я почти не видел, где там впереди Радован. Я врезался во все, что только было в этом грёбаном поезде. А Радован уже затащил мои сумки в купе в конце вагона. В этом купе сидел какой-то чича, похожий на того, с перрона, только еще старее и еще чефуристее. Радован сумки на полку запихнул, а я застыл посреди купе. Я больше не мог двигаться.

— Позвони, когда приедешь.

И всё. Отвернулся и ушел. Ну и?.. Что теперь?.. Я стоял посреди этого грёбаного купе, и поезд, который в Загреб, Високо и Сараево, тронулся. Я разглядел Радована, который стоял на перроне и смотрел вслед поезду. А я все еще не двигался. Чича за мной сидел, а я стоял. Смотрел в окно. Смотрел на люблянские дома и многоэтажки, — все казалось мне странным. Каким-то непонятным. Вскоре в окне показались Фужины. Наш долбаный дом. Я сел, потому что ноги у меня так тряслись, что я больше не мог стоять.