Венский бал - Йозеф Хазлингер Страница 36

Однако материал имел такой успех, что венское бюро ЕТВ могло перейти на полную самоокупаемость. Я даже испугался – не рановато ли мы созрели – и вынужден был оправдываться перед парижским начальством. Позднее же, когда пришел черед Сараева, дальнейшее продвижение моего венского проекта стало делом решенным, несмотря на все трудности, с которыми я столкнулся вначале.

Вернувшись в Вену, я не нашел вокруг ни отголоска, ни эха – если не считать сбора пожертвований в пользу пострадавших жителей Югославии – той войны, что шла в каких-то четырех сотнях километров отсюда. Вена напоминала своего рода большую деревню. Создавалось впечатление, что здесь все знают друг друга. Единственный вопрос, который волновал людей, – это как бы без хлопот и вместе с тем не без некоторого азарта прожить оставшуюся жизнь. У политиков, правда, были свои заботы. Казалось, их профессиональный интерес состоял в том, чтобы увидеть свои лица в передачах ЕТВ. Не успел я провести в Вене и двух недель, как меня уже начали приглашать: бундесканцлер – на теннис, его супруга – на гольф, партийный лидер консерваторов – совершить прогулку в Альпы. Руководитель Национальной партии прислал мне по случаю, так сказать, моего вступления в должность подарок в виде синего шарфа. Я отправил его обратно с чистосердечным признанием, что пока не собираюсь вешаться. После этого он пригласил меня на ужин в «Бристоль». Бургтеатр, Театр Академии и Опера навязывали бесплатные билеты на премьеры. Вскоре их примеру последовали другие театры. Бизнесмены, министры, партийные функционеры, главные редакторы, профсоюзные деятели, муниципальные советники – все, похоже, изо дня в день собирались за праздничными столами. А газеты и журналы, включая жалкие тявкалки, обретали некоторую солидность лишь в тех случаях, когда затрагивали самый нерв столичной жизни, то бишь вопрос о том, кого с кем видели на этих банкетах.

Была и другая сторона городской венской действительности, связанная с так называемым предместьем. В кварталах, построенных городскими общинами и составлявших гордость муниципальной политики социалистов, гуляла теперь дикая! охота Юпа Бэренталя – лидера Национальной партии. В период первоначальной эйфории по случаю разрушения «железного занавеса» имел место бесконтрольный приток беженцев из восточноевропейских стран. Их сменили – когда границу вновь перекрыли, уже с западной стороны, – люди, бежавшие от войны в Югославии. Но потом Съезд был закрыт и для них. Между тем ситуация на окраинах изменилась. Ютящиеся, как правило, в тесных жилищах иностранцы столкнулись с растущей враждебностью местного населения. За два или три года до моего прибытия в Вену был совершен поджог жилого дома, когда погибло двадцать четыре иностранца. Я слышал об этом в Лондоне. Но известие о поджоге затерялось в потоке сообщений о подобных актах в Германии.

Когда я приехал в Вену, ситуация стала как будто поспокойнее. Уровень правонарушений, квалифицируемых как насильственные действия расистов, были здесь ниже, чем в других крупных города к Европы Однако ряды тех, кто горланил: «Благо Австрии прежде де всего» и «Австрия для австрийцев», хотя сами они зачастую были людьми славянского происхождения, продолжали пополняться. Но я, еще не отвыкнув от Лондона, где уличные эксцессы такого рода уже перестали удивлять, не видел особой опасности в вылазках венских экстремистов.

Собственно говоря, Вена была вне сферы моих интересов, разве что я наблюдал ее со стороны. Тем не менее я начал свой журналистский поиск в кварталах, населенных иностранцами, – в 16-м, 17-м и 20-м районах. Я полагал, что иностранцы лучше, чем кто-либо, знают, в чем суть проблем их родины, и таким образом надеялся составить для себя какую-то общую картину. Они же в основном заводили речь о проблемах, с которыми столкнулись здесь. Почти никто не отваживался говорить перед камерой, особенно женщины. Многие из них оказались здесь после того, как их мужьям удалось добыть соответствующие документы, а сами они не имели даже разрешения на жительство. Многие, вероятно, и могли бы получить таковое, но избегали всякого контакта с властями, боясь ареста и высылки.

Когда между хорватами и сербами началась череда перемирий, я совершил поездку по Румынии, Болгарии, Польше и Албании. В конце концов мне поручили заниматься всей Восточной Европой. Только я не мог найти ракурса, в котором эти страны представляли бы интерес для зрителей ЕТВ. Бывшие коммунистические государства сами собой приходили в упадок. Я снимал разруху и нищету. Я разговаривал с людьми, которые жаловались на нехватку всего на свете, ругали политиков, а нуворишей называли «мафией». Ну и что, думал я, а мой сын питается кореньями и улитками. Я снимал скороспелых богатеев, которые разъезжали на шикарных немецких лимузинах и упрекали бедных в инертности: они-де не способны ни к какой инициативе, только и ждут подачек от государства. Кажется, мне это знакомо, думал я. Подождите малость и увидите, что станет с вашей страной, когда у вас появятся наконец свой Рейган и своя Тэтчер. Я снимал политиков, дружно мечтавших о присоединении к Западной Европе. Они могли просто растрогать до слез, когда пели дифирамбы своему свободному рынку и в то же время, заискивая перед западной камерой, молили богатые государства о денежных дотациях.

Мои первые репортажи из Восточной Европы были самыми неинтересными из всех смонтированных мною материалов. Даже ЕТВ не хотело их передавать. Я был рад, когда к немецкой программе, которую мы транслировали сами, пристегивали английскую, а если подпирало, французскую или итальянскую.

После признания Европейским сообществом и США независимого государства Босния и Герцеговина разразилась давно прогнозируемая война в Боснии. Я сразу же очутился в своей стихии. Когда страны Запада стали угрожать все громче и выразительнее, я зарезервировал дополнительный канал через французский спутник связи.

Но вскоре парижская дирекция ЕТВ стала наседать на меня, вынуждая отказаться от этого канала, так как ежедневная плата даже за нерабочее время была слишком высока. А поскольку дирекция пригрозила переложить все расходы на плечи венского бюро, меня начал доставать здешний коммерческий директор.

– Я вас понимаю, – сказал я, – но войны требуют терпения. Лорд Каррингтон сошел с дистанции. С конфликтами в Зимбабве в восьмидесятые годы ему повезло, потому что диктатор Ян Смит и так уже дышал на ладан. Но проныра Караджич ему не по зубам. Да и лорду Оуэну тоже.

– Но это же все мелкие стычки. Кому они и интересны? Если в скором времени они не перерастут во что-то масштабное, мы закроем канал.

– Умоляю, подождите еще несколько недель. Караджич – не политик. Он – писатель, которому надо успешно завершить свой роман. И когда весь мир подыгрывает его стилю, он находит особое удовольствие в том, чтобы отбросить все общепринятые правила. Роман возникает из стремления подмять под себя действительность.

– Так вот какова ваша точка зрения. – Он смерил меня долгим взглядом. И все же я выбил двухнедельный срок.

Я вылетел в Белград, чтобы обеспечить надежный путь в Сараево. Но наша машина со спутниковой тарелкой имела постоянную позицию в Загребе и была привязана к месту. В хорватской столице мне помогала открывать кое-какие двери ссылка на приятельские отношения с австрийским министром иностранных дел. В Белграде же я, наоборот, все время твердил о том, что центр ЕТВ находится в Париже, а не в Вене. Этот аргумент действовал все слабее по мере того, как затягивалось решение, так как французы тем временем усиливали свое давление, требуя разомкнуть кольцо осады Сараево. Мою задачу немного облегчало лишь то, что президент Милошевич хотел использовать ЕТВ в своих интересах. Тем не менее в тот раз я вернулся в Вену с пустыми руками.