О нас троих - Андреа де Карло Страница 36

К своему актерскому успеху она отнеслась совершенно спокойно, обратив внимание лишь на отдельные мои слова.

— Значит, если бы не Сеттимио, Марко бы все бросил? — сказала она.

— Не знаю, — ответил я. — Наверно. Ты же его знаешь. Выложится по полной, а потом в мгновение ока потухнет и забудет и думать. По-моему, это форма самозащиты. Чтобы было не так больно, чтобы не дать себя ранить, и все такое прочее.

— А еще это форма трусости, — сказала Мизия.

— Почему трусости? — я отнюдь не забыл, как изображал из себя жертву и как шантажировал Марко, узнав об их отношениях.

— Потому что человек не должен ничего бросать, — сказала она. — Потому что человек должен раскрываться и рисковать. Легче всего спрятаться за дверью и судить других, и чувствовать себя самым благородным, и чистым, и цельным.

Я смотрел на нее, без пяти минут жену нейрохирурга, и во мне вдруг проснулась жажда саморазрушения:

— Это я во всем виноват. Это я закатил ему кошмарную сцену в ту ночь, когда налетел на тебя у его подъезда. Это я заставил его почувствовать себя виноватым и предателем.

Мизия покачала головой:

— Ты и вправду думаешь, что Марко сделал это ради вашей дружбы?

— Ну да. — Я все глубже увязал в собственных противоречивых чувствах. — Он пришел ко мне на следующий день и так сказал. На нем лица не было.

— Только вот ты здесь совершенно ни при чем, — сказала Мизия. — Ты был только удобным предлогом, не мог же он признать, что панически боится брать на себя ответственность и связывать себя обязательствами вообще и со мной в частности.

Мы смотрели друг другу прямо в глаза, и мне казалось, что мы двигаемся на слишком разных скоростях, чтобы держаться вровень. Я залпом допил водку с тоником, Мизия осушила свой бокал одним глотком. Я сказал:

— Прости, а поговорить вы об этом не можете? Не можете встретиться где-нибудь на пять минут, прежде чем ты выйдешь замуж?

— А зачем? — спросила Мизия. — О чем нам говорить?

— О вас, — сказал я. — По-моему, вы не слишком много успели обсудить.

— И сейчас вряд ли обсудим, — сказала она. — В любом случае, времени уже нет. — Она потянулась и встала, словно стряхивая с себя пелену тяжелых мыслей, возвращаясь к тому подвижному состоянию души, в каком пришла. — Ливио, так не забудь, двадцать второго ты мой свидетель, — напомнила она.

На улице нас облепили чужие взгляды, казалось, у прохожих нет другого дела, как только пялиться на красивых неприступных девушек, шагающих к трамвайной остановке со своими кособокими друзьями.

В шесть часов я поехал за Марко, так и не оправившись от шока, но когда он спросил, что со мной такое, ответил: «Ничего». На моем «пятисотом» мы добрались до дома Сеттимио Арки, который должен был отвезти нас в Лавено на своем старом «мерседесе»; всю дорогу я пытался придумать, как сказать Марко о Мизии, но в голову ничего путного не приходило. Все мне казалось слишком абсурдным; я начинал нервно смеяться еще до того, как произносил хотя бы слово.

Потом, на автостраде, под рассказы Сеттимио о том, как в Сан-Франциско он смотрел из-за кулис концерт Джими Хендрикса, [23]и коварные вопросы Марко, который, сидя на заднем сиденье, пытался понять, не случился ли у того очередной приступ мифомании, я разволновался уже не на шутку. С каждой минутой пропасть между мной и правдой расширялась все больше, и в конце концов я уже не мог себе представить, как навести более или менее надежный словесный мост к другому берегу. Мне казалось, что теперь я могу только выпалить: «Мизия выходит замуж», но с нами был Сеттимио, а Марко и без того выглядел довольно мрачным, сидел, облокотившись на коробки с пленкой и уставившись в окно, на плоскую однообразную равнину. В довершение всего было жарко. Пока я собирался с духом, мы приехали в Лавено, и Марко немедленно попал в лапы устроителей, которым не терпелось задать ему кучу технических вопросов и ознакомить с правилами; только часа через два мы наконец уселись в первом ряду кресел, перед большим белым экраном, установленным на берегу озера.

Звуковая установка странно фонила в неподвижном, влажном вечернем воздухе, а проектор на середине картины вышел из строя под свист и негодующие крики публики, а Марко каждую минуту говорил мне: «Может, пошли уже?», а Сеттимио ни на миг не спускал с него глаз, опасаясь, как бы он вдруг не испарился, а я почти не видел фильм, потому что целиком был поглощен реакцией людей, сидевших позади и рядом с нами, но когда «Похитительсердец» закончился, аплодисменты оказались гораздо более бурными и продолжительными, чем мы ожидали.

Марко старался держаться в тени, спрятаться между мной и Сеттимио; через несколько секунд он сказал вполголоса: «Все, хватит, премного благодарен». Но аплодисменты не прекращались, едва казалось, что они стихают, как сразу поднималась новая волна; один из организаторов подбежал к нам и, несмотря на сопротивление Марко, заставил его встать. И многие зрители тоже встали, и хлопали, и свистели, и кричали с невероятным энтузиазмом. Марко смущенно поклонился и улыбнулся, еще более растерянно; когда аплодисменты наконец утихли, он сказал: «Спасибо, большое спасибо, нам пора».

На обратном пути мы остановились у придорожной забегаловки, съесть по сэндвичу и выпить пива: Сеттимио умирал с голоду и злился на Марко, который отказался от приглашения на ужин, устроенный организаторами фестиваля. Зато Марко повеселел: он похлопал по спине Сеттимио, потом меня, сказал:

— Ну что? Не так уж все и плохо, а?

— Могло быть гораздо хуже, — сказал я.

— Видели, какие там аппетитные девочки? — сказал Сеттимио своим сальным тоном, его маленькие черные глазки блестели в неоновом свете.

В нас троих еще бурлил восторг публики из Лавено, придавая легкость и грациозность нашим движениям, заставляя с вызовом поглядывать на других посетителей. Нам хотелось смеяться за их спиной, громко разговаривать, забыть о благоразумии и сдержанности; мы чувствовали себя так, словно сбывается наша с Марко заветная мечта — играть в рок-группе, в крови бушевал такой же адреналин.

Но даже сейчас, в такой удобный момент, я не смог сказать Марко про Мизию. Каждый раз, когда эта мысль всплывала в моем мозгу, я понимал, что бессилен перед ней, чувствовал, что то ли не поспеваю за событиями, то ли забегаю вперед, что я слишком в них замешан, слишком рассеян, слишком виноват, слишком безответствен.