Дермафория - Крэг Клевенджер Страница 36

Обертка от батончика, шариковая ручка и батарейка. Стопки Джексонов, тщательно рассортированных по сериям, уложенных лицом вверх, перевязанных, по пятьдесят штук в каждой, на общую сумму в 630 000 долларов. Исчезли. Вместе с моим пульсом, температурой тела и пустым желудком. О том, что в лаборатории есть сейф, не знал никто. Никто, кроме меня и Отто. И только мы двое знали комбинацию.

Я вытащил из кармана сложенный листок с записями. Ты и твой пес, вы не выпускали меня из виду ни на секунду, начиная с первого дня. Ты рылась у меня в голове, пускала в ход карты, чтобы заранее знать каждый мой шаг, твоя собачонка сообщала тебе всю необходимую информацию, и вот теперь Отто дал деру, прихватив все, что я сумел скопить. Отто, гребаный крысеныш. Знаю, ты не вернешься. На этот раз я сам позвоню Уайту и попрошу, чтобы за дело взялся Могильщик. Я знаю, что делать.

Гремит гром. Мне ведь шагать до рассвета, а тут дождь. Снова грохочет. Пес ошалело залаял — наверное, испугался, что если молния ударит слишком близко, у него что-нибудь закоротит и цепи погорят. А вот мне уже ничто не угрожало. Я мог танцевать на крыше с клюшкой для гольфа, потому что свое получил, а гнев ангелов дважды в одну точку не бьет.

Тело как будто налилось свинцом. Домик сотрясался от грома. Что еще? Взять запасную пару носков и куртку потеплее. Может, прихватить мусорный пакет вместо зонтика. Чтоб тебя, Отто!

Гроза не стихала, рассерженные ангелы бросались на землю, как и те, что загоняли в подвал нас с отцом, только на сей раз один выкрикивал мое имя. «Эрик!» разносилось приглушенно по трясущемуся дому. Собачонка сбежала по ступенькам и, жалобно скуля, закружилась под ногами. Опять гром и опять звучит мое имя. Телефон на заправке кишит жучками, в кафе за посетителями следит лосиная голова; именно она подала знак вертолетам, и те последовали за мной сюда. Ошибиться невозможно, это не просто стук — кто-то сердитый колотит в дверь мясистым кулаком, да так, что дрожат стекла в окнах.

Я запаниковал, а тут уж не до кайфа. За следующим порогом либо смерть — потому что разорвется сердце или лопнет какой-нибудь сосуд в мозгу, — либо покой буддистского монаха, предшествующий судорожному повороту кнопки выброса.

Пес продолжал гавкать, выдыхая в холодный воздух горячие облачка пара. Если так и стоять, беспомощно провожая взглядом тающую цепочку лая собаки-шпиона, меня схватят. Если он увидит, что я ушел, то передаст им, что меня нет. Протявкает, как Лэсси из телефильма, своим собачьим кодом.

Код. Пульсирующие эллипсы растворялись в воздухе, каждая цепочка не длиннее четырех-пяти выдохов, но и этого достаточно. Гав, гав, гав, гав. Длинный, короткий, длинный, длинный, а я спокоен, как глубокий космос, и так же чист.

В подвальной лаборатории остался целый фунт первоклассного МДМА и двенадцать фунтов метамфетамина в разных стадиях кристаллизации. Общей стоимостью больше чем на 150 000 долларов.

Я отключил охлаждение.

Шесть неразрезанных листов с марками ЛСД на общую сумму 36 000 долларов, больше пяти тысяч индивидуальных доз.

Я открыл все восемь пятигаллонных емкостей с эфиром. Пес вот-вот перестанет лаять. Отгрузки ожидали три сотни Зеленых Беретов, столько же Безумных Шляпников, Белых Кроликов и Мистеров Тоудов, а также сотня Желтых Субмарин и Блю Мини. На улице они пошли бы за 28 000 долларов. Лабораторное оборудование тянуло примерно на 75 000 долларов.

Удивительно, что Зеленые Береты вообще продавались. Лисы Пустыни были хороши, но их никто не брал. Пришлось пустить их на рынок в другом цвете и под другим именем. Та же участь ожидала Спутники, Ночных Стражей, Толстяков и Малышей. Это были наши «Эдсели» [7]. Лай прекратился.

Я вырубил электропитание. Нигде не заискрило. Нигде не задымило.

У меня был галлон толуола и один из сотни шанс на то, что они не начнут палить, когда я открою дверь подвала. Выглянув в щель, медленно приоткрываю дверь и делаю шаг в ночь, к моему единственному шансу на удачу. Разливаю толуол, и он стекает по ступенькам. Только не бросать банку — может выбить искру. Подношу огонек зажигалки к уголку твоей фотографии и бросаю на ступеньки. Можешь считать, твоя карточка спасла нас обоих. И бегу.

Между вспышкой и ревом пламени никакого промежутка. На четыре секунды в пустыне стало светло, как днем. Я промчался их на максимальной скорости. Все ночные обитатели пустыни оказались вдруг под обрушившимся с центральной сцены потоком света. Койоты, луговые собачки, пауки размером с кулак и в десять раз волосатее и так хорошо знакомые канаты жидких мускулов. Без этого света я бы умер.

Пламя утихло, и за этим накатила длившаяся не больше секунды волна тьмы. Ветер успел пощекотать кожу. Я сбавил шаг, и когда грохнул второй взрыв, горячий ураган пригнул к земле полынь. Я остановился передохнуть и оглянулся. Огненный шар размером в половину дома поднялся в небо. Красиво.

За первым взметнулся второй. Взлетел и разорвался, метнув во все стороны огненные языки, которые, вихрясь, соединились, словно разбежавшаяся было пылающая стая, и вытянулись дугой в сторону Лас-Вегаса. Горели летучие мыши. Злые как черти, они высматривали меня. Надо бежать. Надо обогнать собственное эхо.

Я был в двадцати футах от дома, когда она с треском оторвалась от разлетающихся огненных нитей. В сорока — она катилась, догоняя. В шестидесяти — стихла и рассеялась. Ночная жизнь зарывалась в землю, прячась от апокалипсиса.

Я бежал, пока пламя освещало путь, потом перешел на шаг, когда мир погрузился в темноту. Шагал, соскакивая с шоссе, завидев свет фар. Впереди, на перекрестке, уже мерцал фонарь. Шаря по карманам в поисках мелочи, нащупал таблетки. Достал. Теперь они были единственным уличающим доказательством. Их было вполне достаточно, чтобы отправить меня за решетку даже без привязки к лаборатории. Усталость исчерпала запас спокойствия, ленивые плывуны делирия цепляли за ноги, стягивали грудь и шею и душили. Я запаниковал и проглотил все.

Дальше память расплывается.