Дермафория - Крэг Клевенджер Страница 35

Мальчишка-уборщик подмел сахар и стекло, заменил посуду на столе. Все становилось на свои места. Песик не знает, что мамочка сдала его с потрохами. Опасность он представляет только в том случае, если я послужу ему курьером. Можно поесть, вернуться в дом, забрать записи и деньги, уничтожить все следы и исчезнуть. Можно даже прийти сюда, позвонить Уайту, порадовать его хорошими новостями, обсудить все за сандвичем с тунцом, сдать накопленное и готовый продукт и навеки распрощаться со страной Оз.

Принесли заказ. Сразу почувствовал запах метилхлорида, которым декофеинировали кофе. На складе у них, наверное, фунтов пятьдесят — шестьдесят этого добра, вполне достаточно, чтобы пометить метилом сотню разных реципиентов и заново изобрести химический велосипед. Туда молекулу, сюда атом. Различие между амфетамином и метамфетамином одновременно микроскопично и громадно, и голова лося-пришельца прекрасно это знает. Таращащийся на меня с кедровой подставки гильотинированный белохвостый олень пытается придать себе глуповатый вид.

Я пересел по другую сторону от стола, щедро поперчил жареную картошку и только тогда заметил в оконном стекле отражение Бака. Ладно, пусть смотрит. Джону Диру вовсе не обязательно видеть мои глаза, ему достаточно знать нужную частоту и минимальную интерференцию. Свеча — это, конечно, рентгеновский аппарат, все дело в длине волны. Нейротрансмиттеры вспыхивают симфонией кода, кровь приливает к лобным долям, нервные узелки вступают во взаимодействие, чтобы сформировать мысль, проступающую горячими узелками на термографических фотографиях, переданных с черных вертолетов и из фальшивых оленьих голов. Пытаться ни о чем не думать все равно что зажимать пальцами порванный шланг — давление только усиливается, порывы возникают в других местах. Заведение начинает сильно вонять, свет становится ярче, я не знаю, что делать — кругом столько метилхлорида, — и тут меня осеняет. Джон Дир и Бак Роджерс только что поймали мой сигнал.

— Я же ни черта не делаю! — кричу, обернувшись, лосиной голове, и все поворачиваются и пялятся на меня.

Вот теперь у нас точно проблемы.

Если уйти, звать на помощь никто не станет. Если заплачу, никто не захочет со мной связываться. Сорок баксов за кофе без кофеина и сандвич с тунцом и сыром. Пальцы на ручке двери, еще шаг, и я в безопасности, но сдержаться нет сил.

— Надеюсь, тот охотник пальнул тебе в жопу и поубивал все твое потомство!

Стараюсь успокоиться, а страх все подает и подает в системы пульсирующие сигналы бей-или-беги. Норэфенефрин, он же адреналин. Они уже высосали кровь из рук и ног, расширили зрачки, подняли пульс и температуру. Именно это вертолетам и нужно. Вертолеты окрасили все цветом безлунной полуночи и заправились душами умерших, чтобы лопасти бесшумно рубили воздух, а приборы ловили излучаемое тепло живых. Они видят мерцающую голову и плывущее над землей безрукое и безногое туловище. Самописцы регистрируют панику, и черные машины прилетают за тобой. Вертолеты замирают, поднимая неслышные вихри пыли, а по веревкам уже скользят люди-жуки.

В темноте мигнул светлячок, а их-то ведь здесь нет. Только подумал, как он замер и исчез. Я зашагал быстрее, обливаясь холодеющим от ночной свежести потом, и они тут же вернулись — четыре светящиеся точки попрыгали на периферии зоны видимости и пропали.

Они вели меня от самого кафе. Информацию получали от сверчков. Я остановился, почистил голову, начав сверху и дальше по списку: рекламные ролики, шуточки из сериалов, университетские анекдоты. Вы ничего не услышите, ложная тревога.

Осторожный шаг… второй… третий, и в траве снова мелькнул светляк. Наихудшей разновидности, альфа, дрожащее красное пятнышко снайперского прицела. Оно прыгнуло мне на грудь, и от подпаленного пиджака поднялся дымок. Еще одно… еще… Сердитые красные точки метались по груди и рукам — Ад огромного города, видимый с борта горящего самолета. Светящиеся жуки ползали по мне, их горячие лапки царапали похолодевшую кожу, они роились, указывая самые уязвимые места, тысяча пятнышек для тысячи прячущихся в тысяче миле отсюда снайперов, наблюдающих за мной через лазерные прицелы, перешептывающихся на своем снайперском жаргоне. Цель. Взял. Бей. Уснул. Мой теплый труп достанется койотам.

— Ну давайте! Стреляйте же, черт бы вас побрал!

Ничего. Светляки моментально попрятались. На пиджаке никаких следов. Чиркнул сверчок, завыл койот. Я просчитал звуки, пытаясь обнаружить код, но ничего не нашел и двинулся дальше.

Часы показывали половину четвертого пополудни. Вспомнилось что-то про еду и голову с огромными мерцающими глазами. Меня похитили. Пришельцы скормили мне сандвич с тунцом и сыром.

Он смотрел снизу вверх — сморщенная ухоженная мордочка грызуна с болтающимся розовым язычком. Смотрел так, словно собирался облизать мне нос, когда я возьму его на руки.

— Не пройдет. Скажи спасибо мамочке, это она тебя сдала. Должно быть, опытный образец, им ведь не положено влюбляться. — Он не понял и только продолжал смотреть нарисованными невинными глазками младенца и вилять хвостиком. — Ты слушаешь? Мамочка прокололась и все мне рассказала. Теперь ее придется отключить и сдать на металлолом.

Схема приколота к стене; аминовые кольца и стабильные связи выделены черным маркером. Ниже мои пояснительные заметки относительно возможностей синтеза. К уголку прицепился зеленый азотный таракан. Смахнув насекомое на пол, я свернул бумажку и засунул в карман.

— Лучше бы ты этого не видел. С тобой у меня проблем не будет. Плохо я тебе не сделаю, но и с собой не возьму. Мамочка знает, где ты, и приедет. Можешь рассказать все, что хочешь — меня к тому времени уже и след простынет.

Пес залаял. Я налил воды в четыре чашки, расстелил на полу газету, достал с полки пятидесятифунтовый пакет собачьего корма, вскрыл перочинным ножом и высыпал на уголок. Проверил замки, отключил факс и сканеры. Мне они больше не понадобятся. Чистая рубашка, черная-черная ветровка, ключи, два грамма чистого продукта в пакетиках… Я прихватил дорожную сумку и спустился в подвал — произвести последнее изъятие.

Проектор постоянно дергает ленту, последовательность нарушается, что-то проскакивает. Может быть, это память. Может, скачут сами события. Руки дрожали, цифры все время выскальзывали из головы. Тонкий, с волосок, зазор по периметру тумблера зашипел, как пробитое колесо — уж не знаю, что там из него сочилось, — и из съежившегося пространства мозга через щелочку протиснулись, наползая одна на другую, тройка, семерка, двойка и девятка. Я не сразу смог расставить их по парам, а когда расставил, начал набирать шестизначную последовательность. Три пары, так, так, так. Пес залаял и принялся облизывать мне лицо. Его лай колол уши не хуже иголки, и когда я с досады врезал по сейфу молотком, собачонка бросилась наутек и оставила меня в покое.

Поспать бы часок, встряхнуться, взять себя в руки. Все, что надо, чтобы уйти и, рассчитавшись с Хойлом, чувствовать себя в безопасности, у меня уже было, но в сейфе лежало шестьсот тридцать тысяч долларов наличными, и я не собирался их оставлять. Я снова уставился на дверцу сейфа. Молоток лишь чуть ее оцарапал. Вот так, иногда чтобы привести мир в порядок, достаточно хорошего пинка. Три пары цифр. Вправо, влево, вправо. Внутри загудело, ручка щелкнула, и я, облегченно рассмеявшись, откинул дверцу.