Сестра Зигмунда Фрейда - Гоце Смилевски Страница 36

Есть люди, которые сами себя считают нереальными — они ощущают себя неживыми — предметами. Одни из них убеждены, что их кто-то придумал, другие — что они являются частью чьего-то сна, третьи — что их изготовили, как изготавливают какую-то вещь. Есть и такие, кто вообще не пытается объяснить собственную нереальность. Такое не-ощущение себя у разных людей в разных местах встречается бесчисленное множество раз на протяжении всех времен. Отчаянна их потребность испытать нечто, что реально, нечто, что можно пережить. Некоторые ищут это в боли. Один молодой человек загоняет иглы под ногти, выдирает волосы, царапает щеки, бьется головой о стену. Когда его спрашивают, зачем он это делает, он отвечает: «Чтобы быть живым». Но ни одна боль не будет достаточно сильной — даже если бы он выколол глаза, даже если бы подвергся самой мучительной медленной смерти; потому что его Я давно мертво, и, если что-то может его оживить, это точно не боль.

О ты, Эфира дочь! Выйди из садов твоего отца;

Ты можешь явиться, о дух неземной,

Приди, презри, о презри других,

Но оставь свое сердце мне.

Гельдерлин.

К надежде

В течение одной жизни человеческое Я отшлифовывается опытом так же, как море шлифует камень в течение столетий. Я — это то, что каждое человеческое существо отделяет от всего остального мира, но Я — это и то, что связывает человеческое существо с миром; Я — центр гравитации собственной вселенной, это ощущение себя и мира. Есть люди, чье Я не уверено в себе, потому что их Я когда-то давно почувствовало, что не имеет права на существование, и частичка мира может в любой момент проникнуть в него, так как граница между их Я и не-Я перестала существовать. Подобные люди в отношениях с другими видят угрозу, боятся, что близость другого существа поглотит то малое, что от них осталось. И чувство, что мир может затопить их Я, встречается у разных людей в разных местах бесчисленное множество раз на протяжении всех времен. Они чувствуют, как чужие взгляды наносят им вред, а присутствие других людей тревожит их, словно кто-то надевает петлю им на шею, закрывает им рукой рот и нос, стирает их из времени и пространства, осуждает их на смерть, хотя плоть их остается нетронутой. Из-за того, что Я этих людей, созданное в воображении, существует вне нормальных отношений с другими и самим собой, оно похоже на пар, неуловимое — такое, каким эти люди хотят ощущать его: за пределами воздействия других; но в то же время их Я постоянно находится под угрозой исчезновения при любом соприкосновении с реальностью. Поэтому некоторые из них скрывают собственное Я, маскируя его каким-то другим Я; они заменяют его иллюзией и благодаря этому чувствуют себя уверенно: не важно, будут ли они замучены лаской — они чувствуют себя уверенно, потому что знают — это происходит с их фальшивым Я, с обманом, который они предложили миру вместо своего Я, пока настоящее Я наблюдает со стороны. Но иногда они понимают, что и эта уверенность — иллюзия, отрыв от реальности. Один человек, ощущая этот отрыв от реальности, вечером отчаянно твердит сам себе: «Я чувствую себя как в бутылке. Чувствую, как все находится снаружи и не может коснуться меня. Словно корабль в бутылке, защищенный от бури, но плыть он не может».

В течение одной жизни человеческое Я отшлифовывается опытом так же, как море шлифует камень в течение столетий. Я — это то, что каждое человеческое существо отделяет от всего остального мира, но Я — это и то, что связывает человеческое существо с миром; Я — центр гравитации собственной вселенной, это ощущение себя и мира. И так как Я наполнено этим чувством, оно несет в себе и жизненную наполненность. Но есть люди, чувствующие себя пустыми, а это не та пустота, которая может быть чем-то заполнена; они чувствуют себя пустыми, словно внутри их образовалась пустошь, пустошь, которую никто не может заселить. Она терзает их, болит, они отчаянно желают заполнить эту пустоту, но в то же время боятся реальности, которая может заполнить ее, потому реальность они воспринимают как страшную угрозу, как нечто, способное уничтожить их пустое Я. Эти люди идут по жизни, неся в груди ужасную ледяную пустошь, идут, истощенные этой пустотой, но в тот миг, когда они чувствуют, что место пустоты могут занять теплота и наполненность, бегут от того, что принесет им перемены. А когда не могут убежать, думают, что другие, те, кто может отогреть их и заполнить ледяную внутреннюю пустоту, всего лишь вещи и что любое человеческое существо всего лишь точный механизм, не более живой, чем часы, и, будучи безжизненным, не может вытеснить ужасающую мертвенность их пустоты. А когда не могут ни убежать, ни убедить себя в том, что остальные — точные механизмы, чувствуют, как другие калечат их Я, кромсают его сердце, это чувство наполняет их страхом и ненавистью.

Человеческое существо всегда проводит четкую границу между собой и миром — оно может сочувствовать, может быть бесчувственным, но моя боль — это всегда моя боль, моя радость — это моя радость, даже если я делю ее с другими; а боль и радость другого никогда не будут полностью моими. Для человеческого существа Я — это всегда Я, Я не может быть Ты, а Ты не может быть Я; и ветер всегда будет чем-то другим, хоть он и обвевает вас, хоть иногда он своей силой, кажется, пронизывает до костей, ветер останется ветром, а Я буду Я. Но есть люди, чьи чувство и мысль бегут от них и проникают в кого-то другого или во что-то другое; или, возможно, когда-то давно они поняли, что боль слабеет, если часть их Я, та часть, которая чувствует, покидает их, чтобы осесть где-то в другом месте. Одна девочка, пытаясь заснуть, слушает вой ветра, и ей кажется, что он, а не нечто глубоко внутри ее стонет, и думает: «Как печально, как мучительно стонет ветер», — она слушает ветер и остается глуха к собственным стонам, не задумывается о них, потому что когда-то, вслушавшись в собственное стенание, она почувствовала ужасную боль, будто что-то вырвали из нее, и поэтому сейчас она слушает ветер, слушает, как ветер стонет от боли.

Иногда безумие — это бегство от боли в забытье, а иногда — бегство от боли в еще более страшную боль.

«То, что сильное душевное страдание, неожиданные и ужасные события часто ведут к безумию, я объясняю себе следующим образом. Каждое подобное страдание как действительное событие всегда ограничено настоящим, то есть оно проходит и потому еще не безмерно велико. Невыносимо тяжелым оно делается лишь тогда, когда становится постоянной мукой; в качестве же таковой оно опять-таки есть только мысль и потому находится в памяти. И вот когда такое горе, такое болезненное сознание или воспоминание столь мучительно, что становится совершенно невыносимым и человек должен изнемочь от него, тогда угнетенная природа хватается за безумие как за последнее средство к спасению жизни: столь сильно терзаемый дух как бы разрывает нить своей памяти, заполняет пробелы фикциями и таким образом спасается в безумии от душевной боли, превосходящей его силы, — подобно тому как отнимают пораженный гангреной член и заменяют его деревянным» (Артур Шопенгауэр. Мир как воля и представление).

Есть люди, которые не могут вынести болезненной реальности и прячутся в абсолютно вымышленном мире, теряются в своем сне, где лезвие клинка боли не просто притуплено, а сам клинок полностью расплавлен; теряются во сне, который обещает исполнение всех желаний, а желания растекаются или, наоборот, сходятся в одной точке, пребывая в блаженном покое. Были такие люди в Гнезде: лежали на кроватях с улыбкой, трепещущей на губах. Они выглядели оторванными от мира, словно им только что позволили пройти через врата рая или вернули их в утробу матери.