Сегодня мы откроем глаза - Иван Ревяко Страница 35

А Рей еще долго не спал. Этой ночью он совсем не спал. А главной причиной этому было колючее чувство внутри. «Вернись! Спроси! Чего ты стоишь?!» – кричало что-то в нем. «Остановись! Зачем?! Снова может быть больно! Ты ничего не знаешь!» – следом кричало оно же.

Седой старик гулял под руку с молодой девушкой. Глаза их были одного цвета, только у мужчины гораздо бледней. Любовь и Одиночество очень часто гуляют друг с другом. К сожалению.

– Вам нравится Дунай? – спросила она.

– Мне нравитесь Вы, – ответил он.

– Простите, но я не могу ответить Вам взаимностью.

Ночная Вена прекрасна. Один раз взглянув на нее, вдохнув аромат свежести и старины, прогулявшись по ее улицам, вы обязательно захотите туда снова, чтобы еще раз повторить все это. Потому что каждый раз вы сможете открыть для себя что-то новое, что-то таинственное и загадочное, чего не замечали раньше. Истории таких же людей, пейзажи и картины, Дунай и ветер – все это останется с вами. Как с Реем. Как и с Катериной.

Но теперь была пора возвращаться. Время сказать Вене «до свидания», но ни в коем случае не «прощай».

4

Помните, когда еще в глубоком детстве родители забирали нас откуда-то, где нам точно очень нравилось? И сразу эти слезы, просьбы остаться или, вообще, о пожизненном пребывании там, обещания сделать все и даже больше, только бы не уходить?

Так было и с Катериной. Всем своим сознанием и телом она не хотела покидать Вену. Каждое дерево, облако на небе, любое здание или замок, или тихий шепот Дуная – все это стало для нее родным, стало чем-то таким, что нельзя отрывать, как от молодого дерева незрелые и живые ветви. Чем дальше, тем печальней. И все дороги становятся не теми, и, казалось бы, одинаковый запах не приносит трепета где-то между легкими, и ветер не тот, и все не то.

День выдался прохладный.

А что с чувствами? У Катерины их стало слишком много, очень много. Так и можно понять, когда человек достигает своего расцвета, словно первый цветок в марте, который цветет до самой осени: у него становится слишком много самых разнообразных, обязательно разнообразных чувства: Любовь и Ревность, Мечта и Одиночество, Боль и Страх. И это действительно так. Обычно принято считать, что расцвет – это когда хорошо. Но это не так. Если у вас теряется все плохое и не остается ни капельки чего-то отрицательного, то очень быстро привыкаете к хорошему и перестаете его замечать. В этом и смысл плохого и зла: показать, что такое добро и чем вы можете или могли бы обладать.

***

Родители постарели. И такое случается. Когда очень долго не видишь кого-то, то при встрече ты обязательно увидишь перемены: новый цвет волос или новая морщинка на родном лбу.

«Они и вправду постарели», – повторила Катерина, сидя в своей старой комнате. Она уже была дома, то есть там, где выросла.

Все здесь казалось тем же: обои бледно-салатового цвета, люстры в форме странных цветов, массивные книжные шкафы и чуть поменьше для одежды. Все здесь пахло детством, если оно, конечно, было. Пахло не ранней росой на ногах, не собранными камешками или шишками, не мазью от ссадин и ушибов, не маскарадными костюмами, а пахло книгами, просиженным стулом, чернилами, исписанными листами тетрадей и шахматными фигурами. Казалось бы, здорово. Оно и было отчасти здорово: благодаря этому Катерина и поступила в университет, переехала в другую страну, побывала в Вене, оставила там свое сердце, встретила Рея и Мэг. Но какой ценой?

– Катерина, рассказывай, как там все, – сказала своей дочери пухленькая, но очень красивая и ухоженная женщина по имени Татьяна.

Честное слово, это какое-то волшебство. Сама Татьяна невысокого роста, даже миниатюрная, с небольшими щечками и еле заметным подбородком, носила она незамысловатую прическу, обычно – крупные кудри и челку, всегда была одета просто, но со вкусом. Вроде бы, обычная, непримечательная женщина. «Таких миллионы!» Но нет, не миллионы. Колоссальные сила и воля безграничное терпение были ее взгляде, почти всегда холодном или даже суровом.

За ней, почти в ней, всегда стояла еще одна женщина, смуглая и с выразительными чертами лица. Всегда напряженная, стоящая начеку, как и сама Татьяна. Сохраняя спокойствие, и Сила, и Татьяна сдерживали бури внутри себя, не показывая их кому-либо.

– Катерина, чего ты молчишь? – переспросила Татьяна, не получив ответа.

Девушка смотрела на лицо матери, на нее сверкающие, точно сталь, серые глаза, на вздернутый нос и слегка узковатые губы. Она рассматривала каждую морщинку, так некстати покрывающую это прекрасное лицо.

– Мама, – быстро, словно стесняясь, проговорила Катерина, – ты у меня такая красивая.

И обняла маму. Что-то очень теплое, даже горячее, даже очень горячее сразу почувствовалось внутри, тысяча маленьких светлячков горели не своим чудесным светом, а огнем, который не мог убить их. Они кружили по всему телу, но не щекотали и не дрались, а как мирные, старые сторожи, сонно прогуливались. Так тепло и хорошо, точно в самый прекрасный день лета.

Татьяна не сразу обняла дочь, вероятно, от изумления. «Раньше Катерина не бросалась так резко в объятия. Раньше она вообще не бросалась в объятия». И если в этом момент дочь испытывала что-то светлое и прекрасное, то для матери наступило что-то очень странное: слезы подступили к ее сухим глазам, как и ком к горлу. Она в этот момент лишь начинала понимать, что упустила в своей жизни, но не понимала, что это можно еще и возвратить. Да еще и приумножить можно!

– Ну, ну, Катерина, спасибо, мне приятно, – говорила она, нехотя выбираясь из теплых объятий, – но все равно мне больше интересно, как ты там жила, как университет, как Вена, наконец.

– Ты звонила мне очень часто, – усмехнувшись, ответила та, – ты и так все прекрасно знаешь.

– Телефон – это одно, а живой рассказ – это другое.

– Может, подождем папу?

– Он подойдет попозже.

– Ладно, – смутившись, сказала Катерина, – тогда слушай.

И она, как будто маленький ребенок, рассказывающий все секреты своей матери, начала рассказывать и про учебу, в первую очередь про нее, потому что Татьяне это должно было интересно, потом про стажировки и всякие программы, затем про Вену, делясь впечатлениями, а уже в самом конце – про Рея и Мэг.

Татьяна слушала все, казалось, равнодушно и не очень внимательно, но это было далеко не так. Чувство гордости, именно гордости, переполняло ее. Она была уверена, что дочь не справится с жизнью в другой стране, с другим языком, новыми людьми и так можно перечислять очень долго. Или хотела так думать, кто знает.

Закончив, свой рассказ, Катерина вскрикнула, потому что вспомнила очень важную вещь:

– Мама, ты помнишь, дедушка перед смертью оставил мне какой-то подарок, и ты сказала, что отдашь мне его, по его завещанию, после шестнадцати лет. А мне, как видишь, уже скоро двадцать один.