Арахно. В коконе смерти - Олег Овчинников Страница 35

Коротко передохнул, набирая воздух, и закончил пронзительным припевом на иной мотив:

Ка-акбы им, сердешным,

К са-амкам пе-ербраться,

Что-об с тоской кро-омешной

Нежно ра-аспрощаться?

– Ясное дело – как, – не стал дослушивать Толик. – Пусть по льду перебираются. Раз уж на том берегу снега по вымя.

– Да? – огорчился Борис. – А до меня что-то не доперло… Ну ладно, а как насчет прозы жизни? Написал что-нибудь?

– Конечно.

– Врешь! – безошибочно определил Боря.

– Да нет же! – возразил Толик и левой, свободной от трубки рукой быстро набрал на клавиатуре: «Что-нибудь».

– Тогда процитируй отрывочек!

– Ну-у…

– Не нуди! – Борис вздохнул, подавляя раздражение. – И кончай раскисать! Подумаешь, по головке разок не погладили липкой лохматой рукой! Для тебя что главней – Барракудову понравиться или мировую литературу двигать? А что дороже – деньги или?..

– Нет. Деньги для меня дешевле. Да и про Ба… то есть, Щукина я неделю как не вспоминал.

– А чего тогда?

– Не знаю… Не пишется что-то.

– А ты отвлекись. Не пялься по часу на белый экран. Это глупо и бесполезно. Лучше спецлитературу полистай, энциклопедии там, учебники по теме. Я сам, заметь, «Зоологию» за 8-й класс буквально изнасиловал на предмет паукообразных. И процесс пойдет! Там идейка проклюнется, там каламбурчик… Паучок-мозговичок. И так, слово за слово, извилинка за извилинку – и оно пойдет, пойдет, как миленькое. Тока-таки! Смекаешь?

– Угу.

Это «тока-таки», собственно, и положило начало Борисовой коллекция опечаток. Вообще-то, его первый роман назывался «Ток атаки», но художник, оформлявший обложку, промахнулся и не там поставил пробел. Или решил, что два слова одинаковой длины смотрятся лучше, чем короткое и длинное, симметричнее. Ему, эстету, виднее. Сам же Борис узрел в забавной опечатке скрытую кару своего иудейского Бога. «И поделом мне! – самоуничижался он в присутствии Толика. – Совсем я его забыл, поручик, не поминаю уже ни всуе, ни в горе, ни в радости. Тут кто хочешь от такого не внимания в обиду кинется… Но сделать из классного, можно сказать, кассового названия боевика еврейскую присказку! Э-эх…»

– Ну тогда давай. А я еще через полчасика звякну, проверю, как успехи. И не забывай, чему я тебя учил.

– Да ты меня чему только… – успел сказать Толик прежде чем заметил, что отвечает сам себе. Борис отключился.

Между тем недосказанная фраза была справедлива на все сто. Толик прекрасно отдавал себе отчет в том, что почти всем своим достижениям на литературном поприще он обязан старшему товарищу. Именно от него Толик Галушкин впервые услышал волшебные слова: «роялти», «доптираж», «гранки». Именно, благодаря ему, увидела свет первая публикации Анатолия Голицына.

– Ну какая, к черту, кибер-оболочка? Какой, прости Господи, «Драйвер заката»? – возмущался Борис, потрясая в воздухе «завернутой» в трех подряд редакциях рукописью. – Ты что же думаешь, если у них в названии «наука» присутствует или там «техника», то и люди в редакционных кабинетах должны сидеть сплошь научно продвинутые и технически подкованные? А вот фигушки! Ты не задумывался, почему в этих журналах так любят рассказы о динозаврах? Нет? Да потому что сами такие же! Мастодонты на страже литературы, пережившие потоп, распад Союза и август 98-го. А ты им – про виртуальную реальность, про геном Ньютона… Для них же принтер лазерный – уже фантастика. Оттого и к распечаткам качественным относятся с недоверием. Вот ты попробуй, ради эксперимента, через два интервала распечатывать, четырнадцатым шрифтом. У меня, кстати, эмулятор печатной машинки есть, если хочешь – пользуйся!

Первый опубликованный рассказ Анатолия был напечатан шрифтом «typewriten», четырнадцатым кеглем через два интервала. Он назывался «Перо археоптерикса». Некоторые страницы Толик сознательно запачкал специально приобретенной в отделе канцтоваров черной копиркой.

Не исключено, что все эти ухищрения оказались в конечном итоге несущественными и избыточными и не сыграли заметной роли в процессе продвижения рукописи к читателю. Однако… кто его знает?

В любом случае, собственные инициалы в оглавлении журнала А.В. Голицын читал на древнеримский манер. Получалось пафосно: ave, Голицын! В смысле, так держать!

Как же, попробуй, удержи, вздохнул Толик. Обидно: при таком многообещающем старте-столь плачевный финал!

Или еще не финал?

Разумеется, нет! Даже не одна восьмая. Главное, как сказал Боря, отвлечься.

Он перестал разглядывать «Что-нибудь» на мониторе и подошел к окну.

За окном белело. В ночь на второе апреля природа с небольшим опозданием разродилась шуткой: выпал снег. И лежал себе, не таял второй день, несмотря на заискивающие улыбки погодных комментаторов. Термометр за окном показывал плюс двадцать, при этом врал больше, чем показывал, но Анатолий не верил: на солнце нехитрый приборчик всегда вел себя скорее как светодиод.

Дневные, похожие на зябликов, прохожие оставили дома дождевики и зонтики и по новой извлекли из шифоньеров вязаные шапочки с шарфами.

От соседнего дома отъехала новенькая красная «ауди». Судя по скорости, водитель никуда не спешил и жалел о преждевременно снятой «шипастой» резине.

Площадку во дворе размесили с утра пораньше футболисты-прогульщики с четырьмя классами образования, но в просвет между соседними домами виднелся заснеженный пустырь. Белый, манящий.

Документ на экране монитора тоже был белым, но не манил.

«Мухи творчества» равнодушно взирали с плоского стекла. Под ними чернело недоделанное «Что-нибудь» и не предпринимало никаких попыток превратиться в «Что надо!».

«Столько выпили, и все зря? – возмущенно подумал Толик. – И вот еще: пили, вроде, вдвоем, на равных, а капризная муза посетила только Бориса. Почему? Мне же нужнее!»

«Никогда не жди вдохновения у пустого экрана. Все равно не дождешься, только разоришься на счетах за электричество, – гласило одно из Бориных наставлений. – Напиши хоть что-нибудь, потом ужаснись и подумай, как бы это исправить».

Мудрый совет, признал Толик. Жаль только, к глупой голове он что-то не прикладывается. «Что-нибудь» он давно написал, а вот на что его заменить – пока не придумал. Да и ужаса особого, к своему стыду, не испытывал.

«Лишь привычная тоска возле левого соска,

В черепушке пустота да ломота вдоль хребта -

И тупое осознанье, что не стоишь ни черта!»

Нынешним утром провидение, несомненно, благоволит скорее поэтам, нежели прозаикам, заметил Толик. Он клацнул мышкой, выделяя постылое трехстишье, и стрелочкой курсора указал ему кратчайший путь в корзину для мусора. Внешний вид открытого документа при этом изменился: стал не то что лучше, но гораздо чище.