Нечаев вернулся - Хорхе Семпрун Страница 35

Марна превращалась в символ французского очарования и национальных добродетелей, воинственной суровости и одновременно искрометной блистательности духа. Словно знаменитейшая, хотя и неведомая Сюзанне, битва на Марне не только позволила остановить вражеские армии, но и закалила душу Франции, прочно укоренив мысль о торжестве французского духа в сознании настоящих и грядущих поколений.

Так и он за годы, проведенные в палестинских лагерях или шикарных отелях всего мира, на явочных квартирах Европы или партизанских базах Центральной Америки, месяцами томясь тоскливым ожиданием и изматывающим нервы предчувствием провала, восстанавливал в памяти образы собственного детства, родных мест, цепляясь только за попадавшиеся имена футболистов. То там, то здесь до него доходили сведения о судьбе Доминика Рошто, Мариуса Трезора, Алена Жиресса, он читал описания их подвигов, сожаления о том, что они на какое-то время потеряли форму, и черпал из газетных колонок горько-сладкую уверенность, что пока не вовсе исключен из мира живых. Что еще принадлежит к более обширному и открытому сообществу, нежели то жестокое братство смертников, с которым он так прочно связан.

Он прочитал спортивные страницы от первой до последней строчки. Ему повезло: газета напечатала отчет о последнем дне чемпионата Франции среди команд Первого дивизиона. Таким образом, теперь он будет в курсе.

Он закурил сигарету и прикрыл глаза, смакуя радость своего возвращения.

И вспомнил об Эли Зильберберге. Несомненно потому, что именно Эли имел привычку повторять тогда, двенадцать лет назад, что именно в самолете легче всего думается. «Если вы желаете, чтобы я нашел решение проблем нашей стратегии или же заложил новые основы фундаментальной онтологии — на ваш выбор, — достаточно, чтобы организация оплатила мне путешествие на самолете, естественно, в первом классе! Сами знаете, в туристическом не до размышлений. Так вот, билет в первом — и я возвращаюсь с адекватными ответами по поводу всего, что нас волнует».

Но может быть, он вспомнил об Эли Зильберберге просто потому, что именно его предпочитал остальным с того самого дня, как тот вслух прочел ему первые фразы «Заговорщиков». Из их группы именно Эли был ему ближе всех.

Он открыл глаза, погасил сигарету, вновь смежил веки и откинул назад спинку кресла. До Парижа у него хватит времени все обдумать, набросать план, прикинуть, что его ожидает в скором времени. На его губах появилась блаженная улыбка. Планы и перспективы — на всех языках планеты десятки лет такие заголовки венчали десятки статей и отчетов марксистов-ленинистов! Планы всегда выглядели обобщенно-созидательными, а перспективы — непреклонно радужными. По крайней мере, впечатляющими. Насколько впечатляет любая жертва, едко подумал он. И насколько она обычно бесполезна.

А пораскинуть мозгами необходимо. Игра будет напряженной. Нельзя допустить ни единого просчета: на кону его жизнь.

Полчаса спустя он вновь поднял спинку самолетного кресла, закурил новую сигарету и попросил двойного виски. Его план был составлен и выверен до запятой. Разумеется, в той мере, в какой это можно сделать с любым планом. Никогда нельзя предугадать непредвиденное: именно здесь таится главное очарование — а подчас и ужас — Истории.

Уже в сентябре, в Афинах, Даниель Лорансон нашел примерное решение своей задачи: как дезертировать из организаций, ведущих вооруженную борьбу, не оставив там свою шкуру.

Несколькими днями ранее новая волна покушений прокатилась по Франции. Центральная пресса тупо окрестила их слепым терроризмом. Как если бы случайный выбор жертв не мог быть, напротив, доказательством ясного представления о ситуации. Нет, намерения террористов не отличались слепотой. Незрячей оставалась лишь мишень — их жертва. Господин, прогуливавший собачку, дама, вышедшая из универсама, мальчик, возвращавшийся из школы, — никто из них не мог ничего заметить или предвидеть, до последней секунды оставаясь лицом незаинтересованным. Именно подобную слепоту и избрали совершенно осознанно своей мишенью террористы. Поражая тех, кто смотрел на политическую злободневность невидящими очами, закрывая эти очи навсегда, они заставляли широко распахиваться глаза оставшихся в живых, теперь охваченных слепым страхом.

Сентябрьские покушения в Париже, как и убийства 1986 года, были делом рук Джихада. Этим метафорически глобальным термином Лорансон определял множество происламских группировок, возникших на Ближнем Востоке под крылом палестинского движения; несмотря на их разномыслие, а подчас и кровавое соперничество, всех их объединяла одна цель — разрушение государства Израиль. При взгляде на них с птичьего полета оказывалось совершенно безразлично, сирийские или иранские спецслужбы прячутся за спинами непосредственных исполнителей. Подчас это могли быть раскольнические палестинские организации, поддерживаемые и часто напрямую руководимые КГБ или разведками государств — сателлитов СССР. Разумеется, для французских контрразведчиков, в чью задачу входило прослеживать агентурные сети, чтобы нейтрализовывать их либо использовать для переговоров, если требовалось оказать нажим на внедрившее их государство, отнюдь не безынтересно распутать тайные связи и определить, куда ведет каждая ниточка. Но для Даниеля, осуществлявшего личный план выживания, было достаточно знать, что ответственность за покушения берет на себя Джихад, объявивший Франции священную войну.

В сентябре в Афинах собрались не исламисты, а группы марксистов-ленинистов, различные организации коммунистов-боевиков. Они намеревались подготовить новое наступление в Западной Европе, и прежде всего во Франции. Не высказываясь впрямую относительно терактов исламского Джихада, все хотели противопоставить им другую тактику: серию направленных акций, аналогичных тем, что уже имели место во Франции против генерала Одрана и против Брана из Национального совета французских предпринимателей. Или, скажем, в Федеративной Германии — против Беккурца, ведавшего научными изысканиями в компании «Сименс».

Открыл дискуссию один из активистов «Прямого действия».

С первых же слов Даниель понял, чего от оратора следует ожидать, и собрался подремать, сохраняя на лице маску невозмутимости, ибо речь француза обещала затянуться. А тот бубнил:

— Объединение революционеров Западной Европы и потребность в организации коммунистической геррильи как во Франции, так и в остальной Западной Европе — вот две доказавшие свою насущность тенденции, определившие все более и более осознанное объединение всех революционных бойцов, сознающих, какие основополагающие проблемы ставит перед ними общее изменение обстановки в мире и необходимость преодолеть…

Даниель Лорансон находил все эти словоизлияния совершенно нестерпимыми, особенно после возвращения из Израиля, куда недавно ездил по заданию и где все его представления были напрочь опрокинуты и рассыпались вдребезги при первом столкновении с суровой тамошней реальностью.

Когда на него возложили эту миссию, Даниель согласился без колебаний. Хотя и знал обо всех ее опасностях, поскольку от бдительного ока Моссада ускользнуть совсем нелегко. Кроме прочего, он понимал, что, быть может, его заманивают в западню. Уже несколько месяцев свои послеживали за ним и в чем-то его подозревали. А послать в Израиль — простой способ избавиться от него навсегда. Но он дал согласие не раздумывая, хотя здесь опасность подстерегала со всех сторон: уж очень его разбирало любопытство. Ему хотелось составить собственное представление об Израиле, стране, проклятой и обвиняемой в самых сатанинских пороках всеми, с кем он в последние годы сталкивался.