Вред любви очевиден - Татьяна Москвина Страница 35

Лена осматривает верх квартиры. Она трогает, щупает, нюхает, вглядывается – как зверёк. Под космический вокализ.

Юра ревниво присматривает за гостями – все ли в восторге, или есть отщепенцы. Отщепенцы есть: полная женщина продолжает есть. Как ни в чём не бывало.

Даша и Мотя смотрят кино, жуя сласти. Голос проникает и сюда.

– Это рыжая тётя поёт? – спрашивает Даша.

– Да, тётя Маша Горенко. Бабушка говорит, это феномен.

– Фено-мен? – удивляется Даша.

– Феномен – это редкое, чудесное явление, то, чего не может быть, но что есть.

– Очень красивая, – задумчиво говорит Даша. – Так нельзя, – и красивая, и поёт.

– А вот Бог тебя не спросил, – объясняет Мотя. – Взял и сделал такую Машу для своего удовольствия.

– Бог? – переспрашивает Даша. – Бог может всё. – И добавляет старательно, явно с чужого голоса, – «яко благ и человеколюбец».

Мотя смеётся.

– Это папа говорит, – объясняет Даша. – А мама сердится – говорит, ни фига себе человеколюбец.

Миша обычно, в минуты сильного раздражения, давит ногтём большого пальца тонкую кожицу у основания ногтей, кутикулу – по-научному. Слушая Машу, он надавил кутикулу до крови. Спохватился, пришлось зализать ранку.

Лена нашла Дашу, обняла, что-то поправляет на ней – мамочки любят прихорашивать дочушек.

Маша внезапно обрывает пение, пожимает плечами. – Ну, и дальше в том же роде.

Гости аплодируют, полная женщина нежданно открывает рот.

– Это пение несовместимо с жизнью, – говорит она.

– Почему – несовместимо? – злится Юра. – Вы слушали и кушали, и ничего с вами не случилось.

– Со мной вообще ничего не может случиться, – сказала женщина. – Я давно умерла. А вот некоторым, которые ещё живы, надо бежать. Быстро-быстро.

– Мама, я устала, – вдруг говорит Даша капризно. – Хочу домой. Хочу домой.

Хорошенькое личико Даши кривится, краснеет.

– Устала! Даша устала!

– Даша, ты что? – удивляется Мотя. – Всё хорошо было, – объясняет он Лене.

– Конечно, доченька, сейчас поедем, – отвечает Лена. – Это с ней бывает, она ведь маленькая (это Моте). Поедем. Идём, скажи папе, что ты устала. Костя, ты где? Нам пора.

А внизу спорят о пении Маши.

– С таким голосом можно всё! – горячится Юра.

– Всего никогда нельзя, – наставительно замечает одна приятельница Ирины Леонидовны. – Талант – это ответственность.

– Она может петь где угодно – в кабаке, в Королевской опере, на эстраде, на берегу моря…

– Лучше всего – на берегу моря, – говорит Миша.

– Юра, – объясняет Ирина Леонидовна. – Мы знаем Машины возможности. Я, как вы думаете, наверное, что-то знаю об этом, правда? У меня дочь певица. Понимаете, опасность в том, что Маша – за рамками. Есть такие надёжные, хорошие рамки у каждой профессии. А Маша – за ними. Любой хозяин – хозяин ресторана, эстрады, театра – послушает и… у него вот тут, где у них пустое место обычно (Ирина Леонидовна показывает на грудь), – что-то защемит. Тревога, тоска, страх – не знаю.

– Может быть, любовь? – спрашивает Альберт Сергеевич.

– Они называют это «любовью», ну а мы назовём это желанием заграбастать себе диковину. Забрать и на цепь посадить. А Маша разве позволит себя на цепь посадить?

– А я знаю? – смеётся Маша. – Пока никто не сажал. Может, мне понравится.

Спускаются Лена с Дашей, подходят к Мише, шепчутся.

– Странно всё это, – говорит Альберт Сергеевич. – Такой голос – явление Бога. Его не на цепь надо сажать, на него молиться надо.

– А вы разве не замечаете, что сейчас это всё равно – голос, не голос, – отвечает полная женщина. – Кто это понимает? Три с половиной чудака. Остальным по барабану – кто рот откроет, тот и певец. Что талант, что бездарность – всё равно. Наш Бог– успех, мани-мани. Талант больше не нужен.

– Этого не может быть, – отвечает Альберт Сергеевич. – Это значит, Бог не нужен.

– Вот вы и сказали, – хмыкнула Катя.

Миша не стал колебаться.

– Ирина Леонидовна, позвольте вас поблагодарить и откланяться. Дашенька что-то устала.

– Ах, как жаль, – отвечает хозяйка.

– Лена, где Костян? – спрашивает Миша. – Сейчас приведу, – шепчет Лена. – Он там наверху бродит.

Прибегает Мотя, отводит Дашу в сторонку, даёт ей пакет. – Только чур смотреть дома!

Миша раскланивается с гостями, напоследок подходит к Маше.

– Не ожидал такого счастья – встретить вас сегодня.

– А я много слышала про вас от Ирины и давно хотела познакомиться.

– Я вас не разочаровал?

– Пока нет.

Лена нашла сомлевшего Костяна, запершегося в ванной, стучится, ругает его. С трудом вывела.

– Скажите, вы где-нибудь выступаете? Я бы сам пришёл и друзей привёл.

– Я пою в «Свободной опере», послезавтра «Кармен». Хотите – приходите, я оставлю место.

– «Свободная опера»?

– А, такой новый, полусамодеятельный театрик, но живенько так, живенько. Ехать неудобно, правда. Вот возьмите визитку, там есть адрес. Придёте?

– Приду.

– Один или… с друзьями? Сколько мест оставлять?

Миша, глядя ей прямо в глаза, не стал лицемерить.

– Одно место, если можно – поближе.

Миша, Костян, Лена и Даша возвращаются домой. Даша не утерпела, вскрыла пакет и держит теперь у груди отличного медвежонка.

– Не знаю, не знаю, – говорит Лена. – Вот я что-то не люблю цветной кафель в ванной. Вот как-то меня утомляет. Я бы положила белый и немножко зеркального, для прикола.

– Нормальные люди, – изрекает Костян. – Не злые, без понтов. И эта тётка – как из сказки.

– Какая тётка? – переспросила Лена.

– Ну, певица.

– Почему из сказки?

– Там, где жар-птица и рыжая лисица, – отвечает Костя. – А потом царь-девица. А она всё сразу – и птица, и лисица, и девица.

Миша улыбается.

– Уж прямо растаял, – сердится Лена. – Конечно, повезло, дал Бог голос. Ну и что, это в личной жизни ничего хорошего. Все артистки несчастные. Я вот читала тут про Марию Каллас, это кошмар!

– Ты права, Леночка, не надо выделяться из пейзажа – и сто лет проживёшь, – говорит Миша. – А эти таланты только воду мутят. Зовут куда-то. А нам никуда не надо. Покушал – спать ложись. Встал – умылся – на работку пошёл.

– Я пять лет в музыкальной школе училась, – злится Лена. – И английский знаю лучше тебя. Я вот устроюсь на хорошую работу и покажу тебе, что я не дура, как ты воображаешь.