Я боюсь. Дневник моего страха - Катерина Шпиллер Страница 35

– Я знаю.

Эти смешные игры в «дочки-матери», когда у людей есть возможность думать, что это всерьез, а это нет. Что связь «родители-дети» – это навсегда, а «хлопнувшая дверь» – это «блажь и дурь – пройдет – есть захочет – вернется».

Мне страшно.

Мне страшно… А я даже не могу описать свой страх.

Там за страхом прохладно и немного похоже на смерть.

Когда-то меня, кажется, беспокоило, что мне не с кем это разделить.

Или и вовсе смешно, что меня никто не поймет.

Плевать. Когда мне это понадобится по-настоящему, я просто вылью на тех, кто будет поблизости, или на кого мне захочется это вылить, свой страх и свой ужас: «А каким будет мир после этого? А не для меня?»«

Автор – умная, красивая, талантливая женщина – нахлебалась от родителей – будь здоров! И наверно, самое ужасное, что могут сделать взрослые с ребенком – это поселить в нем семена страха и чувство собственной ничтожности на всю жизнь. А потом приходится бороться с этим, выковыривать из себя, отхаркивать и часто проигрывать…

Для меня в детстве самые страшные страхи – страшнее страшил – это школьные оценки. Потом страх переключился на сдачу экзаменов и сделал этот процесс невозможным. Когда я повзрослела окончательно, акцент страха переместился на тотальную людскую злобу ко мне (конечно, совершенно справедливую!). Вслед за этим страх совершенно логическим образом превратился в ужас за ребенка (дочери грозит смертельная опасность – из-за меня, подлой, ее жизнь и здоровье находятся под постоянной угрозой – я роковым образом ошибусь, не угляжу, вовремя не предотвращу). Но конечно, одному страху было бы скучно в моей голове, поэтому рядом поселились еще и политические страхи – что ждет нас в этой непредсказуемой и безумной стране, неужели над нашими детьми опять будут производить социальные эксперименты и опыты?

Вновь и вновь я ищу начало, момент старта, когда запустился механизм страха, ставшего главной составляющей моей жизни на долгие-долгие годы. Когда возникло чувство, без которого я не помню ни дня своей прошлой жизни? Уже миллионный раз провожу анализ (зачем?) и снова прихожу к одной и той же отправной точке. Это эпизод из детства: бойкот матери, который она объявила мне перед Новым годом и который продолжался все зимние каникулы. Что же такого страшного натворила десятилетняя девочка? О, она совершила настоящее преступление против своей такой замечательной, практически идеальной (о, если б не эта уродка-дочь!) семьи. Негодница получила в четверти «тройку» по труду, потому что не могла ровно строчить на швейной машинке. Позднее выяснилось – из-за тремора, дрожания пальцев, болезни, унаследованной от отца. Тремор не тремор, а «тройка» в семье Щербаковых была недопустима ни по какому предмету! И не просто «трояк», а публичный! В школьной «процентовке» я попала в раздел «троечники», что и было объявлено прилюдно на родительском собрании, куда мать заявилась, по-моему, в первый и последний раз в своей жизни. Вселенский позор обрушился на ни в чем не повинную голову такой замечательной матери (!), женщины-труженицы (!!), самой Галины Щербаковой (!!!). Такое не прощается десятилетней преступнице. Свой праведный гнев мама бережно донесла до дома, не расплескав ни капли. О, как она тогда ненавидела меня! Это прекрасно было видно по ее злобному взгляду на меня, сжавшимся в нитку губам, дрожащему от праведного гнева голосу. И чтобы не оставалось никаких сомнений, прежде, чем замолчать на долгие дни и недели, она доходчиво объяснила мне, какое я ничтожество и как не достойна своей прекрасной семьи. Для справки: у мамы было высшее педагогическое образование.

Впервые в жизни я была не рада Новому году, не веселилась и не ждала чуда. Со мной не разговаривали, меня игнорировали, меня не любили. Было очень-очень плохо.

«Больше всего от молчаливых бойкотов страдают дети. Родители, не умеющие высказать свои мысли, часто прибегают к бойкоту как к средству давления на ребенка. Переставая общаться с ребенком и окружая его стеной молчания, такие взрослые наносят детям серьезную травму. Ребенок испытывает вину, унижение, чувствует себя одиноким и покинутым. Молчание родителей больно ранит его. По мнению психологов, такое наказание по силе воздействия граничит с побоями», – написала специально изучавшая эту тему известная журналистка Орна Навон.

Справедливость этих слов я в полной мере прочувствовала на себе. Возможно, было бы даже лучше, если бы мне «врезали» физически. По крайней мере, это не продолжалось бы целую вечность. Но разве могли моя суперинтеллигентная мама или еще более интеллигентный папа бить ребенка? Нет, мама знала способы поизощреннее, абсолютно «безопасные» и не порицаемые обществом. Подумаешь – бойкот!

Есть еще один жуткий страх, не преодоленный мною, и боюсь, что мне уже никогда от него не избавиться. Это страх присутственных мест. Точнее, мест, где царят чиновники, а мне от них что-нибудь нужно. Большую часть жизни я прожила в треклятом Совке, а потому знала всегда, что хамство, ор, унижение и очереди – неотъемлемая часть советского существования. Впрочем, как выяснилось, дело было не в совке, а, скорее, в российской «ментальности», ибо и после Совка все осталось по-прежнему. В нашей стране нужно с младых ногтей учить человека бороться с чиновниками и отстаивать свои права: уметь, когда надо, повышать голос, ставить на место зарвавшихся хамов. Увы, меня учили прямо противоположному: я должна была быть удобной «в употреблении» всеми людьми – милой, тихой, безответной. Это на самом деле оказалось удобно всем, но прежде всего – моим родителям. В общем, у них получилось. Я до сих пор не умею требовать и отстаивать свои права в присутственных местах. От страха я почти всегда чуть не теряю там сознание. Все плывет в глазах, ноги слабеют, меня трясет и тошнит. Это почти «эффект экзамена»!

Теперь я живу в Израиле, тут ситуация совершенно иная. И я учусь бояться меньше… Но я по-прежнему гражданка России, а потому мне еще предстоит не раз обращаться к нашим чиновникам. Стоит лишь подумать об этом, как мне становится нехорошо… Муж пообещал всегда и везде быть рядом со мной – моим голосом, который я не умею повышать, моим кулаком, которым надо бить по столу, моим кодексом законов, которые вылетают у меня из головы при виде чиновника. И это единственное, что меня утешает.

Почему я так боюсь этих столоначальников? Да все потому же: я недостойна их внимания, я «плохой» и неправильный проситель, меня можно и нужно игнорировать и посылать подальше. Все то же ощущение собственной ничтожности – родной сестры страха.

Ощущение себя плохой, порочной, ужасной по сравнению со всеми остальными жителями планеты длится многие годы, десятилетия. Помимо всего уже перечисленного, оно привело меня, в конце концов, к тому, что я почти не могу общаться с новыми людьми. Сейчас в реальном мире невозможно завести со мной знакомство. Я бегу от всякого нового общения, ведь я же не могу нравиться, люди просто меня терпят! Они сразу видят, кто перед ними, но они настолько хорошие, добрые и вежливые, что никогда этого не покажут, они будут терпеть мое присутствие, как эта несчастная Земля, которая неизвестно почему до сих пор меня носит.