Вид с больничной койки - Николай Плахотный Страница 35

В лечебном центре Администрации Президента РФ (на Плющихе) случай свел меня с врачом-проктологом Василием Петровичем П. Мы оказались близки не только по возрасту, а и по миропониманию, мировосприятию… Был зимний пятничный вечер. Очередь во врачебный кабинет иссякла — мы же никуда не торопились. Умному доктору всегда есть о чем со своим пациентом по душам поговорить. Я, в свою очередь, к людям в белых халатах отношусь с великим почтением и немалой любовью… Кабы не в тот заповедный час в башке моей возник замысел «Записок пациента».

— Частенько в операционной приходится ковыряться в желудочно-кишечном тракте, — признавался хозяин кабинета буднично, без всякого пафоса, будто перед ним сидел рядовой коллега.

По-жречески, врачи не любят приоткрывать завесы, скрывают от посторонних ушей и глаз свою работу, — особенно если дело касается хирургии. Это табу! И врачей-то не всех пускают в операционную. Журналистов, которые переступили порог святая святых, можно перечесть в Москве по пальцам. В ослепительно-чистый больничный отсек некогда получил я законный допуск; вошел в белом халате, на своих двоих; и в течение полутора часов из-за широких плеч виртуоза-хирурга наблюдал за тем, как чудо-маг творил некое мистическое действо в окружении своей свиты, послушной, будто оркестр под управлением прославленного маэстро.

Василий Петрович должным образом оценил мой скромный опыт причастности к госпитальному сонму кудесников и с какого-то момента держался со своим пациентом почти на равных. Да и сидели мы не друг против друга, а рядышком, на мягком диванчике.

— Желудочно-кишечный тракт нашего современника, — развивал свою мысль проктолог, — схож с разбитым вдрызг проселком в русской нечерноземной полосе. Как известно, она непроезжая… Применительно к предмету нашего разговора — тракт вообще довольно часто непроходим.

— Забит, что ли?

— Правильно: забит! Непереваримой субстанцией. Иначе говоря, мусором, всевозможным хламом, который ничем не соскоблить, не вывести из организма вон.

— С этого места, пожалуйста, подоходчивей. Все же я даже не медбрат.

Легкий кивок. Короткая пауза. Затем обстоятельный, неторопливый рассказ-лекция для… неуча.

Ежели раскинуть умом, медицина имеет не только касательство, но и прямое влияние на общественную, а также на политическую жизнь страны. Здоровье нации поважней, нежели добыча нефти и газа, плюс вместе взятые ансамбли рок-музыки. Но так уж вышло, что эта сфера жизни оказалась у нас в загоне, на задворках. Влачит жалкое существование.

Впрочем, это одна сторона проблемы, закоренелой и больной. Обратная сторона еще сложней, скрыта от прямолинейного погляда. Речь идет и о пище материальной, каждодневной.

Принципиально важно не просто впопыхах, кое-как да кое-чем живот набить. Процесс поглощения пищи должен быть осмысленным (по части выбора меню) и по возможности — ритуальным. Оцерковленные люди перед трапезой обязательно крестятся, тем самым создавая благотворный психологический настрой «по всей периферии телесной».

Крестная моя, Капитолина Алексеевна, в молодости была ярая театралка, признавала же исключительно МХАТ. Их стайка, девчонки из Марьиной Рощи, во всем пытались подражать своим кумирам. Возможности, разумеется, были весьма скромные. Вдруг нашелся лаз! В Камергерском переулке, наискосок от театра, с незапамятных времен существовало «Театральное кафе», куда захаживали актеры. Для простой публики вход тоже был свободным. Так вот юные москвички занимали столик в темном уголке и со стороны любовались, как Станиславский и Немирович-Данченко вдвоем неторопливо чаевничали. Крестная однажды призналась: «То был настоящий театр, школа этикета». Обрядом степенного, многочасового чаепития навсегда запомнился гостеприимный дом моей тетушки. И своих, и чужих всегда сюда словно магнитом тянуло. Хотя стол от закусок не ломился, выпивки было в меру. Прожила Капитолина Алексеевна девяносто два года, отдала душу Богу в день своего рождения.

Василий Петрович весьма кстати напомнил: седьмой, по библейскому счету, смертный грех — чревоугодие. Нет, не зря праотцы нас предупреждали об опасности… Она скрыта за семью печатями. Чтобы хоть краешек той сокровенной тайны приоткрыть — всей академии наук мало. А вот как проблемы здравоохранения трактовал во время оное, помню, сторож колхозного сада села Окница мош Михуце, по фамилии Формусати. Его максимы печатала на своих страницах районная газета «Друмул ленинист». А в местной чайной на самом видном месте висела золотая рамка с таким текстом: «Что едим, тем и болеем!».

ФОРМУСАТИ.

Я поведал об этом Василию Петровичу. Он не поленился, встал, подошел к столу и зафиксировал изречение мош Михуце в своем служебном ежедневнике. После этого крепко пожал мне руку.

Мой экскурс в прошлое породил у врача-проктолога желание перевести разговор в современную плоскость. Ибо о том криком кричат теперешние жизненные обстоятельства. Да и не у всякого пациента хватает сообразительности, чтобы вывести генезис подхваченной хвори, иначе говоря, провести кривую линию причинно-следственной связи. Для чего порой нужен всего лишь легкий толчок. Во все времена врачебная практика подкреплялась просветительством — иногда с трибуны, чаще же при личных контактах с больным или с его домочадцами. Так накапливается медицинский опыт, познание.

Впервые на больничную койку я угодил близко к пятидесяти. На следующее утро после госпитализации мета почтила личным визитом сама заведующая отделением кардиологии ЦКБ Людмила Васильевна Ж. (в дальнейшем мы крепко подружились). Доктор была мила, обворожительна, смахивала на принцессу Диану. Присела на краешек постели, положила мне на плечо свою горячую руку — при этом по какой-то немыслимой параболе сверху вниз заглянув под ресницы. И чуть слышно произнесла: «Ну как, хоть немножко-то полегчало или нет?». Вскоре в палату влетела лечащий врач… Женщины помогли бедолаге растелешиться; прощупали, прослушали в четыре руки, попутно выпытав всю мою биографию: от появления на свет до последнего часа, когда прибыл врач на «скорой».

В палате интенсивной терапии находился я с неделю, после чего в плановом порядке переведен был в четырехместную общую. Моим визави по другую сторону большого окна оказался главный режиссер Большого театра Союза ССР Покровский Б. А. В ту пору у Бориса Александровича случился какой-то конфликт «на работе», к которому были причастны, между прочим, и примы. Вот и возникла сердечная недостаточность, к счастью, медики ЦКБ оказались на высоте, помогли побороть коварный недуг. Борис Александрович Покровский вышел на волю не только здрав, а и полный творческих замыслов. Сил хватило даже на то, чтоб основать и вдохнуть жизнь в новый — собственный! — театр оперы.

Я тоже коллективу «Кремлевки» жизнью своей обязан. Перенеся инфаркт миокарда, более двадцати лет топаю по грешной земле, по совести говоря, не зря коптил небо. Три года назад проходил обследование в кардиологическом центре им. Мясникова. Был удостоен внимания академика Ю. Н. Беленкова. Ознакомившись с результатами обследований, Юрий Никитич произнес: «Медики прошлый раз отлично сделали свою работу. Судя по всему, в хорошие руки вы попали».