Валентинка - Люциус Шепард

Это – тебе

Бывают страны, что живут считанные дни, а то и считанные часы, – мимолетное население не успевает ни распознать их, ни назвать. Нередко страны эти сотворены туманной грядой, ураганом, бурей – любой стихией, наученной отделять; а то их вызывают к жизни космические перекосы, пространственные сдвиги и прочие события, которые ослиный рационализм не даст нам удостоверить. Государственные границы побоку; до самого распада этими странами правят особые диковинные законы, и мы уверяемся, что законы эти логичны и верны, пускай по возвращении на родину они покажутся нам алогичными и неверными; и едва мы их приняли, едва поддались их незаурядному воздействию, заурядная ткань нашей жизни может исказиться навек.

Валентинов день через неделю. Почти три месяца назад мы столкнулись в такой стране – может, ты эту встречу и не помнишь. Я не нарочно подгадал момент, хотя трудно отрицать: день подходящий – неувязки любви отброшены, а суть выражается незатейливо, искренними дарами и сердцевидными открытками. Все, что я скажу, – не простое выражение само по себе, ибо оно – детальное повествование о времени, когда мы были вместе, и о других временах, когда делили одну широту и долготу. Но, быть может, простота формы – письмо – выразит простоту чувства, его вдохновившего, и проберется к твоему сердцу.

К концу ноября «Естествознание» отослало меня в командировку, я оказался на западном побережье Флориды, милях в восьмидесяти от Форт-Майерса, и тут по радио предупредили об урагане. Конец года, для урагана поздновато, ни малейшей приметы грядущего ненастья; однако я на всякий пожарный свернул в первый же городок и поселился в гостинице «Шангри-Ла» – расползающейся конструкции с закрытыми верандами, деревянными жалюзи и обшарпанными, некогда белыми досками. Расцвет тайного мистического царства в заведении пришелся, я подозреваю, на тридцатые, и до следующего столетия гостиница доковыляла, ублажая дряхлых и увечных. Я кинул сумку в номер на втором этаже – ужас клаустрофоба, промозглая конура с дешевой типовой мебелью, охряные стены украшены парой тропических пейзажей, чей автор замечательно не владел перспективой. В унитазе плавал гигантский дохлый таракан. Идеальная обстановка для алкаша, по горло утопшего в жалости к себе. Этой стадии депрессии я еще не достиг и потому не желал зависать тут дольше, чем необходимо. Я умылся и решил прошвырнуться по пляжу.

Городок назывался Пирсолл, в честь первопоселенца Джереми Гейлорда Пирсолла. Героя увековечили мемориальной доской перед зданием полиции размером с «Бургер-Кинг». Бунгало забились под пальмы. Вдоль променада – игровые аркады, сувенирные лавки и аттракционы, по большей части запертые. Три бизнес-квартала – одноэтажные бетонные домишки, предсказуемый ассортимент аптек, контор недвижимости, магазинов с купальниками и адвокатских обиталищ. С Мексиканского залива накатывал тихий прибой, нависшее небо укрывало городок от остального мира. Ни дождя, ни ветра. Будто гигантская рука припечатала город оловянной миской – как ребенок, изловивший занимательное насекомое. Вблизи воздух чист, но за волноломом – мглистая полоса, и, свернув от берега, я обнаружил, что туманная гряда отсекла шоссе футах в двадцати от границы города. Никогда не видел так ясно очерченного тумана. Два шага вглубь – и собственных ног не различишь.

В гостинице я раскрыл лэптоп, хотел поработать, но мне стало паршиво – я уж решил, что заболеваю. Я как раз обдумывал, не поискать ли аптеку, и тут услыхал шаги в коридоре. Я приоткрыл дверь – глянуть, кому еще хватило опрометчивости поселиться в «Шангри-Ла». Мимо прошла высокая брюнетка – длинные ноги, походка безмятежна. Неудачный ракурс – только профиль, и то не весь. Но я понял, что это ты. Закрывая свою дверь, я услышал, как отпирают соседнюю. Руки сотрясало адреналиновое цунами. Каковы шансы, что это не совпадение? Одиннадцать лет после того, как ты меня оставила и вернулась к мужу, шесть лет после окончательной нашей встречи – и вот мы в одном захолустном городишке, в одной гостинице, в соседних номерах? – Господи! – Я рухнул в кресло. Кружилась голова; в горле трепыхался пульс. Еще пара оборотов, и я повторил благоговейнее: – Господи, – и встал. Встреча с тигром или горящим человеком ошарашила бы меньше.

Может, подумал я, это не ты.

И, клянусь, почувствовал, как ты ходишь за стеной. Я снова упал в кресло. Ты одна пробуждала во мне звериное чутье.

Барахтаясь под грузом случившегося, какое-то время я не мог думать. Вот мы двое – мерцаем светляками в соседних пещерках, каждый думает, что один, оба смущены электричеством друг друга. Я решил найти другую гостиницу – скорее опасаясь дисгармонии, чем из соображений морали. Но нет – я сидел, проигрывая в мозгу сцены серийного нашего романа. Первая ночь в Мэдисоне. Жизнь в Нью-Йорке. Разрыв. Эпистолярные интерлюдии, телефонные звонки. Страстные примирения. Осознав, что бежать не собираюсь, я вышел в коридор. Снова повело, я оперся о твою дверь. С тех пор, как ты прошла мимо, – полчаса, не больше, а я уже развалина. Я взял себя в руки, постучал и замер, слушая твои шаги. Ты увидела меня, и вежливое любопытство изгладилось в твоем лице. То ли разозлилась, то ли испугалась. Радость в этом коктейле явно отсутствовала.

– Ты что тут делаешь? – спросила ты.

– Шесть миллиардов человек. Мы обречены пересекаться. – Наверное, у тебя шок. Я-то успел свыкнуться с мыслью, что увижу тебя снова, а ты – еще на начальных стадиях. – Я от урагана прячусь.

– И я, – сказала ты.

Мгновение тянулось. Раздувалось. Распухало, вот-вот лопнет. Я уже решил капитулировать, но ты заключила меня в сестринские объятия и пригласила войти. В комнате висели морские пейзажи – очевидно, того же близорукого художника, чье творчество наводняло мой номер.

– Я тебя едва узнала. – Ты прикрыла дверь.

– Ну конечно… борода. – Я сел у окна в кресло. – Прячет след от пули.

Ты льдисто рассмеялась и примостилась в изножье кровати. Между нами втискивалась тишина. Я спросил, как ты живешь.

– А… нормально.

И ты демонстративно улыбнулась, точно подтверждая нормальность, достойную баловня судьбы. Ты спросила, как живу я. Ничего, продвигаемся.

– Ну, я… работаю, – сказал я. – Работаю.

Я не мог отвести от тебя взгляда. Время чуть тронуло кожу в уголках глаз, но ты по-прежнему изумительно красива. Клетчатая блузка, запахивающаяся юбка. Дорожная одежда. На правой икре, в двух дюймах от колена, – бледный синяк с десятипенсовую монетку. Мне хотелось его коснуться.

– Пишу статью о контрабанде в Южной Флориде, – сообщил я.

Ты рассказала, что ездила на конференцию в Майами и перед возвращением в Калифорнию решила прокатиться вдоль побережья. А тут штормовое предупреждение.

– Я теперь в штате. Настоящий профессор. – Ты это почти пропела, словно высмеивая бремя напыщенности. – В этом семестре всего один класс, есть время писать… ездить.

Ты вперила взгляд в угол кровати. Все отяжелело и опечалилось. Вот-вот спустится дух несвоевременности и трагических ошибок, что вечно правил нашим романом, и, не умея спешно вызвать сносную катастрофу, поколдует и заставит одного из нас испариться. Ты посмотрела на меня. Улыбка твоя мигала – вспыхнула, погасла, вспыхнула. Погасла.