Высотка - Екатерина Завершнева Страница 35

Иногда глум выручал завалявшейся пачкой сухариков, особенно ценных во время ночных бдений. Он также был ответственным за чай. От лежания в стеклянной посуде чайные пакетики хорошели, крепчали. А все потому, что местный глум — не простой глум, квартирный, говорил Петя. Наш институтский подвид глума отличается умом и сообразительностью, он действительно умеет интегрировать. Бывало, мы заваривали чаек из десятка лежалых пакетиков и ничего, живы. Так что спасибо глуму за все.

Пока я осматривалась, а Петя расстреливал козлов, Баев завел беседу с кем-то из местных. Похоже, его тут знали давно. В лабу вошел Стеклов и, завидев Баева, потащил его к компьютеру — слушай, надо срочно перебутить, выручай. А Баев-то у них в цене, подумала я и немедленно возгордилась. До сего момента мне не приходилось видеть его за работой, и я бы с удовольствием понаблюдала, но тут Петя нехотя оторвался от борьбы за мир и повернулся ко мне.

Его глаза были затуманены. Очевидно, я возникла в его поле зрения как очередной игровой персонаж, которого надо либо защитить, либо быстро прикончить. Такие решения принимаются мгновенно — Петя решил защищать. Промычал что-то невразумительное и покраснел как рак, потом усадил в угол, на железный ящик с тумблерами, достал из другого ящика булочки с маком, вручил их мне и, извинившись, пошел отмывать чашки. Судя по всему, это было нелегким делом: до его возвращения Баев успел все перебутить, плюхнуться рядом со мной и сожрать две булочки из пяти. Когда Петя вернулся, они начали что-то между собой обсуждать на кошмарном — с точки зрения профана-гуманитария — языке программистов, а я продолжала разглядывать Петю, потому что он был очень хорош собой. Очки, которые болтались у него на носу, явно предназначались только для того, чтобы скорректировать это впечатление. Да, он был хорош, как девушка в цвету, и краснел тоже как девушка. Особенно если на него пялиться, как я сейчас.

То, что Петя свободно «работал» в середине рабочего дня, имело простое объяснение — до отчета целых два месяца. Остальные, включая Стеклова, тоже были не прочь поработать. Главное — не допускать повального саботажа, поэтому играли по очереди, а массовые мероприятия откладывались до вечера. Мне удалось втереться в число участников институтского турнира по тетрису, организованного по олимпийской системе, на выбывание. Дошла до полуфинала, оставив позади и Петю, и Баева, но потом уступила в жестокой схватке Стеклову, который впервые меня заметил и поинтересовался, откуда такая взялась. Девушка с психфака, сказал Петя, помогает нам по мере сил. А, протянул Стеклов, который тоже отличался немногословностью (не у него ли Петя поднабрался?). Я подумала, что это «А» могло быть куда менее доброжелательным, если бы я не дошла до полуфинала. Гуманитариев здесь не очень-то жаловали.

Надо сказать, что Петя за всю свою жизнь сделал мне одну-единственную гадость, но зато пребольшую. Началось невинно, с тетриса; потом пошли какие-то примитивные ходилки; затем мы с ним вляпались в квест, который удалось пройти только к концу мая (что заметно осложнило сдачу зачетов); в июле я уже наравне со старшими и младшими научными сотрудниками бегала по кровавым коридорам, сбивая бластером все, что движется; пересекала бассейны с кислотой, радиоактивные зоны, загазованные помещения, а потом зализывала раны где-нибудь под лестницей, с помощью аптечки, набитой свеженькими жизнями. Иногда нас запирали в лабе на ночь — и тогда мы садились за штурвал невидимки F-117 «Найт хок», и к утру Петина виртуальная грудь была буквально усыпана орденами «Пурпурное сердце» (сажать самолет чисто, без аварий, мы научились далеко не с первой попытки). Злой Петя, беспомощно моргая и щуря покрасневшие глаза, волевым усилием вырубал компьютер со словами: «Плохая игрушка, ни уму ни сердцу. Надо бы часок поспать, ты не находишь?». Мы шли в кабинет начальства и устраивались в роскошных кожаных креслах. Охранник Валя нас вовремя будил, если сам вовремя просыпался — ему тоже когда-то надо было играть.

В конце квартала подходил срок сдачи отчета. Статьи недописаны, данные недообработаны, гремел Стеклов так, что слышно было на лестнице, и за что вас тут держат, оболтусы!.. В лабу завозилось продовольствие, тетрис предавался анафеме — и за две недели ядерная физика совершала очередной рывок. Разгоню к чертовой матери, наберу новых, непуганых, говорил подобревший Стеклов, и чтобы никаких посторонних, это мое последнее слово.

Мы с Баевым даже ухом не вели, какие же мы посторонние. Баев был кем-то вроде мэнээса, а я, наверное, лаборанткой, так как чашки у них теперь были чистые не только снаружи, а в железной тумбочке всегда имелись свежие булочки с маком.

Однако Баев, в отличие от меня, не был стопроцентно счастлив. Как-то раз, проходя мимо института и глядя на освещенное Петино окно, он сказал: зайдем или ну его? Впрочем, этот сам зайдет. Ему особого приглашения не нужно. У меня такое чувство, что нас теперь всегда будет трое.

Ты что, удивилась я, Петя свой. Хотя отдельная комната… только наша… представляешь? Ни Самсона, ни Андрюхи, ни прожигающих…

Будет, кивнул Баев, я же обещал. Дотянем до мая, а там у меня откроется новый вариант. Или у тебя. Джа даст нам все. До сих пор он вроде бы не подводил.