Любить (НЕ) страшно - Катя Васильева Страница 35

Он с серьезным лицом, наклонившись надо мной, светит мне фонариком в глаза. Я чувствую приятный, мягкий, вкусный аромат его одеколона. Его теплые руки на моем лице.

– Что это у меня в носу? – спрашиваю я.

Он проигнорировал мой вопрос. Слегка откинув одеяло, он поднял мою руку, при этом я с шоком отметила, что мой французский маникюр отрос, причем намного. «Не может быть! Я только вчера сделала маникюр», – думаю я.

– Сколько я здесь нахожусь? – спрашиваю доктора.

Я заметила, что Майк встал со своего кресла и вроде как со слезами на глазах, понурый, вышел из комнаты. Похоже, он не хочет этого слышать, ему больно. «Что за черт?» – думаю я.

– Три недели, – отвечает доктор. – Вы перенесли легкий инфаркт. Но это не самое страшное. Ваше сердце сильное, есть повреждения, но минимальные, – говорит доктор мягким тембром. – Но, к сожалению, в то время вы были за рулем и из-за потери сознания попали в аварию.

Сердце? Не мудрено. У меня давно нашли какую-то проблему с сердцем, пролапс чего-то там. Еще в школе. Сразу после Чернобыля, что-то с клапаном.

Помню, в том апреле 1986-го мы с мамой просидели три дня в квартире. Нам еще повезло. Мой дядя, кандидат физических наук, в то время был одним из первых, кто получил ту, абсолютно секретную, информацию. Он сообщил нам и всем нашим друзьям и родственникам: «Кое-что случилось», – и без особых объяснений приказал всем сидеть по домам. По его инструкции мы, как могли, позаклеивали стыки окон толстым скотчем, плотно задернули шторы и никуда не выходили. Сидели как мыши. На улице той весной моментом завяли еще даже не полностью распустившиеся листья. Трава стала беспомощно жухлой и желтой, а в лужах была какая-то очень, слишком яркая неправильная радуга.

Детей своих я тоже сохраняла в сердечном отделении роддома, каждого почти по семь месяцев. Я насмотрелась там таких ужасов. Боже, как люди вообще такое могут пережить! Дети, рожденные с ужасными физическими дефектами. Не все, конечно, но некоторые. Плачущие молодые мамы, разрушенные жизни, изувеченное здоровье нации и ее потомков. Да, сердце у меня «крепкое»! Плюс ко всему, у меня и моих родственников, мамы и бабушки, тети, нарушена функция щитовидной железы и, следовательно, гормональный сбой, который делает всех нас нервными. Я не доктор, но последствия той аварии, конечно, страшные.

Он говорит серьезным докторским тоном, но я слышу сочувствие в его голосе. Я всегда интуитивно разбиралась в интонациях людей. Всех, кроме Пола. Он часто ставил меня в тупик.

– Давайте проверим, есть ли какие-то последствия вашей аварии, – сказал врач, держа мою руку перед собой. – Пошевелите пальцами.

Я смотрю на свой ужасный маникюр и шевелю пальцами. Но они почему-то не шевелятся.

Обойдя кровать, доктор поднимает мою другую руку. «А здесь?» – говорит он.

«Боже, какой красивый доктор и такие ужасные ногти», – думаю я. Опять шевелю пальцами. Не шевелятся.

– Мы провели ряд тестов – рентген, МРТ… – он начинает называть слова, о которых я не имею понятия. – У вас была очень серьезная авария, – говорит он. – Мы сделали вам операцию. Теперь вам нужен только отдых и восстановление. Кардиолог к вам тоже скоро зайдет.

– Так что со мной случилось, доктор? – спрашиваю я пересохшими губами.

– У вас перелом позвоночника и частичный разрыв спинного мозга в районе пятого позвонка шеи.

Я ничего не соображаю.

– Это серьезно? – спрашиваю я.

– Во время операции у вас произошла остановка сердца, из-за слабости организма мы были вынуждены ввести вас в искусственную кому, – серьезным тоном объяснил он. – У вас не работали легкие и органы желудочно-кишечного тракта. А теперь добро пожаловать обратно, мисс Джордж, пожалуйста, отдыхайте, – сказал он, выходя из палаты.

Я лежу. Что это значит – перелом позвоночника? Я никогда не задумывалась над этим. Мы редко думаем о таких вещах. Нам кажется, что с нами ничего подобного никогда не случится. Мы несемся по жизни, думая, что мы неприкасаемые, неуязвимые. Мы стонем, жалуемся и не замечаем прелестей дня, никогда не думая о том, что все может быть намного хуже. Перелом позвоночника. До меня пока еще не доходит серьезность этой фразы.

В палату врывается Пол.

– Baby! – кричит он. – Ты пришла в себя! Слава богу! – склоняясь надо мной, целует мое лицо – Ты выжила, это самое главное. Ты мне так нужна. Я без тебя не могу.

Пытаюсь улыбнуться, но у меня не получается растянуть рот в улыбке, чувствую как трескаются губы. Больно.

Пол становится на колени перед моей кроватью. Заходит Майк. «Я только что позвонил ребятам. Они в порядке. Передают тебе привет!» – говорит он.

Я могу только шевелить глазами. Мне приходится переводить взгляд далеко влево, чтобы увидеть его. «Спасибо», – говорю я. Майк подошел ближе и тоже склонился надо мной. «Все будет в порядке, Letta», – попытался он выдавить из себя улыбку.

Молчание. Все молчат. Никто ничего не говорит. Я лежу. По-моему, Пол гладит мою руку. «Какой ужас. Там же ногти…»

– А где моя мама? – спрашиваю я. Вижу, как Пол в отвращении закатывает глаза и отворачивается. Перевожу взгляд на Майка. Сейчас почему-то он избегает смотреть на меня. Кашлянул, как будто у него першит в горле. Или, скорее, чтобы сгладить неловкость. Пауза.

– Ты знаешь, Letta, не обижайся на нее, – говорит он мне. Опять кашлянул, прикрыв рот рукой, потер лоб, почесал затылок. – Она улетела в Доминикану, в отпуск. Она не могла этого вынести, – выдавил он из себя. – Но она скоро вернется, она тебя очень любит.

Я услышала презрительное фырканье Пола. Слезы потекли сами по себе.

– Я сейчас вас оставлю, – продолжил Майк. – Побудьте вдвоем.

Попрощавшись и поцеловав меня в лоб, он вышел из палаты.

Следующие минут десять, а может быть, и дольше Пол нежно целовал мое лицо, гладил волосы и неустанно признавался мне в любви.

«Я с тобой. Мы переживем все. Я тебе обещаю! Я найму самых известных в Америке нейрохирургов, – стучал он себя в грудь, – Я уже созвонился с одним. Я все улажу. Я все решу. Я вылечу тебя. Я подниму тебя на ноги! – Я, Я и снова Я! – Я спасу тебя, моя любовь!»

Я почувствовала усталость. Какую-то пустоту. Бездну.

В следующий раз, когда я открыла глаза, в палате никого не было. Сейчас я только помню бесконечные дни и ночи, множество разных врачей и медсестер, заходивших ко мне, и кажется, каждый раз, когда я открывала глаза, это были новые люди, новые палаты.

Доктора мне к тому времени уже объяснили, что ничего ниже шеи в моем теле не шевелится. Это называется «ASIA A» – American Spinal Injury Association ³³, «A» – значит полная парализация тела.

В моем теле не шевелилось ничего. Мозг – очень интересный орган. Серая масса в черепе как компьютер управляет вашим телом, движением множества мышц, о количестве которых вы даже не подозреваете. Чувствительностью кожи, координацией, балансом. Мозг посылает в ваше тело сигналы через центральную нервную систему, тем самым позволяя вам свободно двигаться, чувствовать себя в пространстве и, не задумываясь, выполнять всякие мелкие движения. Даже когда ЦНС, центральная нервная система, была повреждена, моя голова все равно по привычке думала, что тело реагирует. От этого, как я узнала позже, происходят спазмы и мышечные конвульсии, мои теперь постоянные спутники.