Бальзамировщик. Жизнь одного маньяка - Доминик Ногез Страница 34

— Ну вот, опять они!

Совершенно другим тоном, в котором звучало возмущение, он объяснил нам, что он видел, как «они» всего час назад проверяли документы у молодых арабов перед зданием почтамта. Воцарилась тишина. Я не отважился рассказать о несчастье, приключившемся с Бальзамировщиком. Однако Моравски, в отличие от меня, рассказал, как кто-то из них недавно приставал к его старшей дочери. «Это не причина, — проворчал дядя, — чтобы все время не давать покоя одной и той же категории людей». Снова повисло молчание. «Вы на стороне полиции?» — насмешливо спросил дядя. «А вы думаете, при нынешнем положении дел можно обойтись без нее?» — в свою очередь спросил Моравски. И добавил какую-то формулу вроде «Полиция — это государство, государство — это мы». «Каждый из нас — сам себе государство», — ответил дядя, как завзятый анархист. Затем они перешли к проблеме нелегалов, и разговор пошел на повышенных тонах. Наши юные соседи замолчали, прислушиваясь. Чем больше Моравски пытался «урезонить» дядюшку, по его собственному выражению, тем сильнее тот распалялся.

— Меня просто выводит из себя, когда с этими несчастными людьми обращаются как с преступниками!

— Но они такие и есть, в самом прямом смысле этого слова! — мягко возразил библиотекарь. — Они не подчиняются — иногда по незнанию, но чаще умышленно — тем законам и правилам, которые установлены для иностранцев.

— Эти законы несправедливы, а правила абсурдны!

— Они точно такие же, иногда даже более суровые, во всех развитых странах, начиная с США!

— Нечего сказать, хороший пример! Эти, как вы считаете, преступники приносят в нашу страну свое трудолюбие, культурное богатство и — не побоюсь этого сказать, потому что я не ханжа! — свою сексуальную мощь!

Мартен при этих словах расхохотался во все горло, но Моравски сохранил хладнокровие.

— Я полностью с вами согласен, особенно в последнем пункте. Просто если принимать всех иностранцев без разбору, то среди тех, кто действительно ищет работу — допустим, их достаточно много, хотя это не бросается в глаза, — все же окажется немалое число безработных, кто-то из которых живет на пособие, а кто-то становится преступником (по самой что ни на есть классической причине: ему хочется хорошо жить). И, принимая во внимание их численность, нам придется платить куда больше налогов. Что касается меня, я вам сразу скажу: я к этому готов. Но те, от чьего имени вы говорили…

— Я достаточно взрослый, чтобы говорить от своего собственного имени! — прогремел дядюшка, хлопнув ладонью по столу (соковыжималка для лимонов подпрыгнула). — Я не требую, чтобы в страну пускали всех. Я не идиот и понимаю, что это невозможно! Я говорю о тех, кто уже давно здесь живет и настолько адаптировался к нашей жизни, что они уже почти не иностранцы…

— Если они живут легально, то да.

— Какая разница? Сделать их частью нашего общества — это одно из наших наиболее незначительных обязательств по отношению к третьему миру, хотя бы за все то зло, которое мы ему причинили.

— Вы говорите о колонизации? Она принесла не только зло. Таково мнение нынешних серьезных историков.

— А что вы скажете о неоколониализме? О мультинациональных корпорациях?

— Да, разумеется, все это есть. Но дайте мне договорить. Итак, принимая всех иностранцев, без разбору, без документов, вы открываете путь пороку (при этом слове дядюшка возвел глаза к небу). И может получиться так, что те малийцы, алжирцы и китайцы, которые собираются обосноваться в стране, чтобы честно работать, у которых в порядке документы, напротив, могут остаться не у дел…

На этот раз дядюшка не возражал, и тогда библиотекарь совершил самую большую ошибку за этот вечер. Он начал добивать противника, вместо того чтобы дать ему время собраться с силами для нового сражения.

— По сути, если вы признаете, что мы не сможем принять всех и что количество рабочих мест ограничено, то тогда, предоставляя эти места тем, кто уже здесь — только по той причине, что они здесь, — вы объективно мешаете приезжать в страну всем тем, кто заслуживал бы этого во много раз больше.

Мартен, который счел это действительно важным вопросом, попытался вклиниться в спор, произнося при этом слова «квоты» и «критерии». Но дядя его не поддержал. Предприняв тактический маневр и сменив — по крайней мере, на некоторое время — шумное негодование на легкий сарказм, он предпочел вовлечь собеседника в настоящую дискуссию. Та, что уже велась, оказалась бесполезной, заявил он, потому что противопоставляла два несопоставимых видения мира.

— Ах, вот как? — вежливо спросил Моравски.

— У правых и левых свои взгляды, — продолжал дядя, — и их нельзя сравнивать, как сахар и соль.

— Однако многие нынешние знаменитые кулинары, — прошептал библиотекарь, — изобретают блюда, где соль и сахар удачно сочетаются.

— Вроде курицы с вареньем? Оставляю ее вам!

— Оставим лучше подобные метафоры.

И библиотекарь прежним спокойным тоном призвал на помощь Историю, «простую и великую Историю», которая является «огромной естественной лабораторией» и в силу того неизмеримо выше относительности наших понятий. Она постоянно демонстрирует нам эволюционные процессы, сближения, масштабные перевороты. Например, в эпоху «дела Дрейфуса» Октав Мирбо, [71]сторонник правых, в конце концов присоединился к дрейфусианцам, которых с самого начала поддерживал Поль Леото, [72]человек, которого также вряд ли можно было бы причислить к левым. С другой стороны, сторонники левых, Жюль Гюэс, а вначале даже сам Жорес, колебались, стоит ли защищать «предателя» Дрейфуса. Во время Второй мировой войны можно было наблюдать, как самые преданные сторонники левого движения становились коллаборационистами, между тем как роялисты и правые присоединялись к Сопротивлению. Впрочем, если бы не подобные перемещения, как могло бы меняться большинство людей?

— Есть люди, — добавил он, — которые становятся левыми из-за правых убеждений: например, коммунисты-сталинцы, готовые к физическому насилию, цензуре и предвыборным подтасовкам, — разве они левые? И наоборот, во Франции и в Италии существуют демократы-христиане, считающие себя правыми, но способные на истинное благородство в социальной политике, а также «либералы», весьма «либеральные» в плане нравов. Вы могли бы заметить, — заключил он, — что все прогрессивные сторонники контрацепции и абортов считают себя правыми: Невирт, [73]Симона Вайль. [74]