Абраша - Александр Яблонский Страница 34

На сегодня умных вещей хватит. Катерина предлагает пойти в Мороженицу выпить шампанского – может, полегчает. Но я считаю, что это – синдром похмелья – верный путь к алкоголизму. Поэтому… Пойдем!»

* * *

На улице действительно было чудно. Абраша, хоть и валился с ног от усталости, – в ту ночь было две операции и обе с летальным исходом, – повел девицу на свое любимое место. По дороге они молчали. Абраша сначала пытался найти тему для разговора, но потом плюнул – просто идти и молчать с этой новой знакомой было удивительно легко и просто.

Видимо, Алена подумала о том же.

– Спокойно и просто мы прыгнули с мóста, – вдруг сказала она, и они рассмеялись.

Прозрачный сосновый бор неспешно шаг за шагом поднимался к манящему синему небу, а затем вдруг внезапно и неумолимо – обрывался шикарным песчаным, бесконечно глубоким, завораживающим, притягивающим развалом. Казалось, что ослепительно белый, чуть подкрашенный охровыми вкраплениями, песок не отражает солнечное тепло, а излучает его. Абраша часто приходил сюда, сидел на самом краю обрыва, там, где тонкий слой земли сменялся нескончаемой песчаной массой, и смотрел вниз. Здесь пахло детством, а детство – это и походы к Сестре-реке по дороге, окаймленной такими же песчаными карьерами, источающими аромат прокаленного песка, распаренного медового вереска, благоухающей хвои, горделиво возвышающейся над белесыми от жары водопадами мельчайшего песка, это – ватага соседских ребят, это – найденные проржавевшие каски с округлыми неровными отверстиями величиной с трехкопеечную монетку в области виска, это – пчелиный гул, крики взрослых:

«Не отставать!»… Здесь пахло детством… Вот и сейчас он привел сюда Алену, и она поняла, что это – не просто прогулка, а некое таинство, чрезвычайно важное для Абраши, что просто так малознакомого человека он бы не привел, и, приведя на это ритуальное место, Абраша как бы посвящает ее – Алену в число самых избранных близких ему людей. Они уселись. Далеко внизу зеленой змейкой почти беззвучно проскользнула электричка, переполненная измученными горожанами, поспешающими к своим женам, детям, внукам, ожидающим их с нехитрыми подарками: купленной на базаре свежей черешней, сахарными прозрачными петушками на палочке, веревочными гамаками, маленькими удочками, лесками и крючками, конфетами и книжками-раскрасками. Вокруг, добродушно жужжа, трудилась компания неторопливых степенных шмелей, добросовестно обрабатывающих источающий медовый аромат вереск. Было жарко.

Алена стала рассказывать, хотя Абраша ее и не спрашивал, что всю неделю она проторчала в облоно, оформляя документы в местную школу, в которой она должна будет начать работу с сентября. Поэтому она не пришла раньше. «А почему она должны была прийти?» – подумал Абраша, но промолчал. Ему было очень приятно слушать ее голос. Потом она рассказывала о своих бывших учениках, потом…

Потом она вдруг спросила: «А о чем вы всё время думаете?» – «О вас», – хотел было ответить Абраша – ответ был бы слишком банальным, но это было, в общем-то, правдой. Возможно, что и Алена подсознательно ждала такой ответ, который открыл бы путь к волнующей ее теме о взаимоотношениях людей вообще, а там, гляди, пошла бы и конкретика… Хотя, судя по всему, она, даже и ожидая приблизительно такой ответ, была бы разочарована: что-то неординарное мерещилось ей в этом не старом, но рано поседевшем человеке, который чуть не убил ее из-за куска обветренной колбасы. Короче, Абраша неожиданно для себя ответил:

– О Боге.

– Оп-паньки, – искренне удивилась Алена. Она собралась уже пошутить, и шутка наворачивалась удачная, но вдруг увидела его глаза, вернее, взгляд.

– Тебя, э-э, извините, вас это волнует?

– Меня злит, когда я чего-то не понимаю, меня бесит, когда я сталкиваюсь с ложью и не могу ее ухватить, я сатанею, когда сталкиваюсь с ненавистью и не могу разглядеть ее причины.

– Замечали-с.

– Ну, так я же изви…

– Нервный ты у меня.

– У кого?

– Прости… – те, я оговорилась.

Потом они молчали. Внизу промчалась еще одна электричка. Ее окна и двери были открыты, в тамбурах было полно людей – Абраша успел заметить. Он представил, какая теснота в вагонах: измученные немолодые мужчины и женщины, нагруженные неподъемными сетками-авоськами, набитыми сумками и лопающимися от продуктов портфелями, стоят, прижатые друг к другу, невольно поддерживая друг друга, задыхаясь друг другом, мерно покачиваясь и плотной массой заваливаясь при резком торможении или крутом повороте, жадно глотая шальные шматки свежего воздуха, врывающиеся в раскрытые верхние четвертинки окон, – и все они спешат к своим детям, внукам, которые нетерпеливо ждут их у заборов дач, на платформах, на велосипедах, кружа вокруг бабушек или соседских мам, взявшихся сопровождать всю ораву на вокзал, забираясь на деревья, на крыши дач, а кто – даже на телеграфный столб, чтобы раньше всех увидеть и сообщить, крича с восторгом: «Папа приехал». «Счастливые люди», – подумал Абраша, и было ему сначала непонятно, к кому это относится: к измученным родителям, спрессованным в вагонах допотопных электричек или к их детям, нетерпеливо подпрыгивающим в ожидании появления на горизонте долгожданной точки – там, где блестящие рельсы, слившись в одну трудноразличимую линию, вообще исчезали из поля зрения. Потом понял: и к тем, и к другим.

– Уже третья из города, а ни одной в город, – заметила Алена.

– Так пятница ж сегодня.

Муравей уверенно взбирался по Алениной ноге прямиком к колену. Алена аккуратно взяла его пальцами и осторожно опустила за землю. Не смахнула, не прихлопнула, а деликатно вернула в суровую действительность. Абраша это отметил. И понял, что только с ней – с этой абсолютно незнакомой девушкой он может поделиться своими мучительными раздумьями, не таясь.

– Вы Евангелие читали?

– Я… Э… как сказать, в общем-то… Нет.

* * *

Если кто-либо сказал ему даже пару месяцев назад, что он разведется, он бы не поверил, рассмеялся или даже обиделся. Он просто не смог бы представить, что такое возможно. Во-первых, он любил свою жену, как и она его – их брак состоялся по любви, и были они счастливы, хотя и бездетны, и полны надежд, и ничего не предвещало кардинальных перемен к худшему. Во-вторых – и это главное, он вообще считал развод делом богопротивным. Легкость знакомства, схождений или расставаний всегда претили ему. Что же касается расторжения брака, даже при его ущербном, атеистическом, бюрократическом оформлении, то в этом он оставался непримиримым ригористом, и когда ему полушутя замечали: «не зарекайся, всё в жизни случается», он неизменно отвечал: «бесспорно, но только не в случае развода и не со мной». И вот сейчас он шел в этот ненавистный ЗАГС оформлять свалившуюся на него беду. Не зарекайся!

Сырой февральский ветер, натужно завывавший в узком переулке, соединявшем Войнова с набережной, хлестал в лицо, как бы пытаясь воспрепятствовать этому дурному и, в общем-то, ненужному поступку. В голове, непонятно, почему, крутилось: «Дзинь – дзинь – дзинь, дзинь – дзинь – дзинь, колокольчик звенит./ Этот звон, этот звук много мне говорит». Он пытался отогнать прилипший мотив. Но не мог. «С молодою женой мой соперник стоит ». Какой соперник, какой женой – бред, да и только.