Женщина и обезьяна - Питер Хег Страница 34

Когда Эразм прыгнул со стены, Андреа Бёрден повернулась на каблуках и исчезла. Она отсутствовала всего лишь несколько минут, и для тех, кто оставался во дворе, этот промежуток времени показался таким коротким, что они и не заметили, как он прошёл, и одновременно целой вечностью, поскольку, глядя на стену, они ощущали, что смотрят в вечность. Но для Андреа Бёрден этого промежутка времени вполне хватило, чтобы подойти к ближайшему телефону и набрать номер, по которому она связалась прямо с одной из очень важных персон, минуя всех дежурных.

Человек на другом конце провода записал все подробности.

— Мы должны попытаться взять его живым? — спросил он.

В течение секунды Андреа Бёрден соизмеряла целый ряд сложных соображений.

— Нет никакой необходимости рисковать, — ответила она, — Эксперты утверждают, что примат представляет смертельную опасность.

Потом она вернулась во двор, откуда уже исчезли инспектор Смайлс и его светлые помощники, что-то прошептала Адаму, попросила членов правления занять свои места, после чего сделала первое более или менее публичное и не полностью лживое сообщение об обезьяне по имени Эразм.

Через пять минут после её звонка Гайд-Парк был оцеплен. Спустя ещё пять минут первый вертолёт с базы Скотланд-Ярда у Торнхилл-роуд пронёсся над парком. Ещё через пять минут в парк вошли первые патрули с собаками. А ещё через пять минут по всему периметру парка на расстоянии пятидесяти метров друг от друга были расставлены посты наблюдения.

Среди тех, кто знал о поисках или участвовал в них, не было ни одного человека, который бы сомневался в том, что пропавшие будут найдены менее чем за час. При благоприятных обстоятельствах человек может надёжно спрятаться в Лондоне. Но не человекоподобная обезьяна, захватившая в плен женщину. При том что всем известно, где они находятся.

Маделен и обезьяна наблюдали, как их изолировали от окружающего мира, из кроны липы, которая росла у памятника Спику рядом с Лонг-уотер, в северной части Гайд-Парка. Их трудно было заметить: обезьяна согнула ветви, так что листва образовала вокруг них маленький купол. Однако Маделен, естественно, была далека от того, чтобы питать какие-либо надежды. Повсюду была полиция, ближайший патруль с собакой наискосок от того дерева, где они сидели, был на расстоянии менее тридцати метров, вокруг них были люди с рациями, телекамерами, подзорными трубами и винтовками с оптическим прицелом. Она ничего не знала о звонке Андреа Бёрден, но догадывалась, что окружавший их мир готовится — во всяком случае, в отношении обезьяны — не к пленению, а к исполнению смертного приговора.

Тем не менее в первую очередь она чувствовала не страх. А чувствовала она — в этом совершенно безнадёжном состоянии — прежде всего то любопытство, которое продолжает расти во всём живом, как волосы и ногти после смерти. Она посмотрела на своё окружение с новой ясностью, совершенно равнодушная к тому, откуда оно, не заботясь о том, куда оно движется, видя всё ясно, как после первой рюмки, обострённо болезненно, как посреди жестокого, но — чудесным образом — безболезненного похмелья.

Она взглянула на обезьяну. Та следила за поисками, полностью поглощённая этим, но при этом неподвижно, за исключением того, что время от времени она закрывала какое-нибудь отверстие в листве, стараясь довести до совершенства зелёный купол. Маделен заметила, что обезьяна похожа на маленького мальчишку.

Она сразу же почувствовала себя как дома. Она узнала зелёный мир вокруг себя — это были укрытия из её детства на деревьях её детства, с друзьями из прошлого. По правде говоря, это было даже нечто большее, потому что в детстве у неё никаких деревьев не было. Няньки запрещали ей забираться на дерево из страха, что она упадёт и их тогда уволят, мать умоляла её не делать этого, поскольку сама страдала такой сильной боязнью высоты, что она распространялась и на других людей, а отец наложил запрет, чувствуя смутное отвращение при мысли о том, что его дочь в обществе какого-нибудь мальчишки окажется вне поля зрения на полпути к небесам. Поэтому в укрытии, подобном тому, своды которого теперь поднимались над её головой, ей никогда в жизни не доводилось прятаться. Оно было как мечта, которая только теперь сбылась. Они с обезьяной были разбойниками, а на земле под ними были не просто солдаты, а скопление мальчишеских банд с чужих улиц и из других районов, с которыми Маделен никогда не приходилось сражаться, и она следила за ними взглядом, дрожа от возбуждения, но теперь уже совершенно без страха.

Она, конечно же, знала, и Эразм знал, что под ними не настоящие дети, а кое-что посерьёзнее, это была сама Смерть, но, совершенно не задумываясь об этом, они оба одинаково улыбнулись. Хотя взрослые и думают, что дети счастливы в игре, потому что не знают о Смерти, — о ней знает всё живое, — но счастливы они потому, что чувствуют то, что взрослые уже позабыли: пусть Смерть и сильный противник, но её можно победить. Обезьяна и Маделен залились беззвучным смехом, прижавшись друг к другу, потому что поняли: они и завтра останутся в живых.

Когда зашло солнце, внешнее оцепление парка было удвоено, а когда опустилась тьма, на расстоянии ста метров друг от друга были установлены прожекторы, которые освещали лужайки как футбольную площадку. У ворот патрули отряда быстрого реагирования, подразделение Лондонской пожарной команды, вооружившись лестницами, вместе с подразделением по борьбе с террористами готовились к тому, чтобы на заре начать систематическое прочёсывание крон деревьев.

Даже для Лондона это было значительное сосредоточение сил. Объяснялось это тем — и знали об этом лишь единицы, и среди них Андреа Бёрден, — что на борьбу с явным противником были мобилизованы все возможные департаменты.

У всех организмов, когда они перерастают определённый, критический размер, развивается целый ряд саморазрушающих особенностей, а в гигантском лондонском мицелии полицейских, военных и разведывательных служб ведомственное соперничество, тайные интриги и бюрократическая ревность уже давно превратились в развитые опухоли. Опухоль, естественно, не может желать ни наведения порядка изнутри, ни своего собственного уничтожения, она желает себе хорошего внешнего врага. Обезьяна Эразм была не просто хороша, она была великолепна, как будто послана небом, как и Фолклендская война, только в маленьком масштабе, этакий дракон, маленький Кинг Конг, просто созданный для отвлечения мыслей общественности от неразрешимых проблем, таких как общий упадок и жалкое состояние большого города, расовые беспорядки и организованная преступность, и к тому же она была абсолютно вне политики, и более того — украла принцессу. Гайд-Парк осветили как арену, подготовив к торжественному въезду государственного аппарата на коне Святого Георгия.

Через час после наступления темноты обезьяна поднялась, обняла Маделен, открыла завесу из листьев в том месте, где тень была гуще, и прыгнула почти горизонтально куда-то, с точки зрения Маделен, в чёрное, пустое пространство.

Их полёт длился так долго, что она успела почувствовать свистящее давление прохладного ночного воздуха, тепло тела обезьяны, её спокойствие в воздухе, после того как она оттолкнулась, и её плавную подготовку к приземлению. Она опустилась на ветку на расстоянии восьми метров с той звукопоглощающей тяжестью, с которой ночная сова падает вниз через подлесок, — и бросилась бежать.