Милосердные - Киран Миллвуд Харгрейв Страница 33

Перед дверью в их дом муж замирает так резко, что Урса едва не врезается ему в спину. Она успевает свернуть, но все равно задевает его бедром.

– Муж мой?

Он смотрит, прищурившись.

– Вон там. Видишь?

Урса видит, но не понимает, что это такое. На темном дереве над дверной притолокой грубо вырезаны какие-то знаки. Круг с волнистыми лучами, расходящимися от него во все стороны. Наверное, солнце? Рядом с ним – рыба, примитивный рисунок, словно сделанный детской рукой. На эти рисунки как бы наложены линии, ломаные и прямые. Сперва Урса думает, что кто-то пытался их зачеркнуть, но, присмотревшись, она понимает, что они похожи на буквы какого-то странного алфавита.

– Руны, – произносит Авессалом каким-то чужим, хриплым голосом. Его руки судорожно сжимаются на лацканах сюртука. Урса видит, что ему страшно, и ей тоже становится страшно.

– Муж мой?

– Это руны, – говорит он, и его голос дрожит. Он оборачивается и смотрит по сторонам. Урса наблюдает, как он идет к ближайшему из соседних домов и стучит в дверь. Никто не отвечает. Наверное, женщины Вардё до сих пор сплетничают у церкви. Муж возвращается к их порогу.

– Все именно так, как говорил губернатор. Может быть, даже хуже.

Его глаза горят лихорадочным блеском. У Урсы промокли ноги, туфли отяжелели от налипшей на них грязи, но ей не хочется заходить в дом.

За спиной раздаются шаги. Она оборачивается и видит, что к ним приближаются две фигуры, одна поддерживает другую. Урса узнает молодую женщину, чья куртка сейчас надета на ней. Вторая – старая, хрупкая, с точно такими же скулами и губами: ее мать.

– Эй, вы, – окликает их Авессалом.

Обе женщины замирают на месте, стоят, глядя в землю.

– Зачем они здесь? – Он указывает на знаки над дверью, и его страх обращается в злобу. Это тоже пугает Урсу, но гнев мужа ей хотя бы понятен. – Это руны, да?

Молодая смотрит туда, куда указывает его палец, и молча кивает.

– Кто их здесь вырезал?

– Дийна, – говорит старшая, мать.

Урса смотрит на молодую.

– Это вы Дийна? – спрашивает она, и женщина качает головой, не глядя ей в глаза.

– Это моя дочь Марен, – отвечает старшая. – Я Фрейя, а знаки вырезала Дийна, вдова моего сына. – От Урсы не укрылось, как отстраненно она представляет свою невестку. Словно та ей чужая. – Мы сейчас называли свои имена, и ее имя тоже. Для вашего списка.

– Та самая Дийна, которая не была в церкви? – уточняет Авессалом. – Почему?

– Ей нездоровится, – говорит дочь, Марен. – У нее маленький сын. Она должна поправляться, чтобы заботиться о малыше.

Фрейя пронзает ее острым, колючим взглядом.

– Зачем они здесь? – Авессалом яростно тычет пальцем, в его голосе слышится отвращение.

– Здесь покоились мои папа и брат, – говорит Марен. – Дийна вырезала эти знаки для мужа. – Она смотрит на Урсу, смотрит на Авессалома, видит, что они не понимают. – После шторма. Мы положили их здесь.

«Мертвые», – думает Урса, и внутри у нее все как будто сжимается. Тела усопших лежали в их доме, на этом самом полу, по которому теперь ходит она сама. Она вспоминает туши животных, висящие на крюках в кладовой, и к горлу подкатывает горькая тошнота. «Господи Боже, только бы ее не вырвало прямо здесь!»

– Почему нам не сказали?

– Это было лишь временное пристанище. – Марен, видимо, чувствует, что коснулась опасной темы. Она вся съеживается, словно пытаясь стать меньше и незаметнее, и стоит, втянув голову в плечи, всем своим видом изображая смирение. – Комиссар, мы никого не хотели обидеть. Это был лодочный сарай, и его переделали под жилье, когда стало известно о вашем приезде. Мы рассудили, что вам подобает просторный дом, а других больших помещений в деревне нет.

Это был мудрый шаг, думает Урса. Суровый взгляд Авессалома смягчился, когда эта женщина, Марен, изобразила почтительную покорность. Урсе хотелось бы научиться вести себя так же в присутствии мужа. С ним она вечно себя ощущает то слишком дерзкой, то слишком кроткой.

– Нам должны были сказать. – Он смотрит на знаки над дверью. – Это не христианские символы.

– Дийна – саамка, – говорит Фрейя.

Марен стоит, стиснув челюсти, так что бледная кожа натягивается на скулах, и Урса понимает: она не хотела, чтобы об этом узнал комиссар, ее муж.

– Лапландка? – Авессалом резко дергает головой, словно бык, отгоняющий муху. – Тут проводили лапландские ритуалы?

– Нет, – говорит Марен, и мать снова пронзает ее неприязненным колючим взглядом. – Они просто хранили тела. Никакого вреда в этом нет.

– Вредно все, что не исходит от Господа нашего. Они били в бубен?

– Нет.

Он смотрит, прищурившись.

– Я доложу губернатору.

Он входит в дом. Серо-голубые глаза Марен напряженно блестят, в них плещется паника. Урсе хочется протянуть руку и погладить ее по плечу.

– Урсула!

Громкий голос Авессалома разрывает неуютную тишину. Урса думает, что надо бы попрощаться, но обе женщины, мать и дочь, уже скрылись из виду, завернув за угол дома.

Ее туфли увязли в грязи. Она представляет, как тонет в земле: по колено, по пояс, по шею, – и вот земля накрывает ее с головой, принимает в свои темные недра, где нечем дышать, но зато там прохладно, спокойно и безопасно.

– Жена? – Авессалом стоит в дверном проеме. Пламя, пляшущее в камине, светит ему в спину, превращая его великанскую фигуру в сумрачный силуэт, безликую плотную тень. Он сжимает под мышкой скамеечку, на которой обычно сидит за столом, в другой руке держит какой-то плоский инструмент, кажется, долото. – Иди готовить обед.

Она растерянно смотрит на мужа, потом опускает глаза на свои увязшие в грязи ноги. Он тяжко вздыхает, ставит скамью на крыльцо, кладет на нее долото, молча подходит к Урсе, хватает ее под мышки, поднимает легко, как пушинку, и переносит на порог. У нее кружится голова: сколько раз они с Агнете представляли себе в мечтах, как их будущие мужья внесут их на руках в новый дом, где они будут жить долго и счастливо? Но в жизни все происходит не так, как в фантазиях, и Урса чувствует себя донельзя глупо. Ее туфли безнадежно испорчены. Авессалом закрывает дверь у нее перед носом, а сам остается снаружи.

Медленно, словно в каком-то обморочном оцепенении, она идет в кладовую. Запасы рыбы и хлеба, приготовленные к их приезду здешними женщинами, уже почти на исходе. Скоро ей придется заняться выпечкой самой. Сиф учила ее домоводству, но забросила эти уроки, когда папе пришлось рассчитать служанку, которая ухаживала за Агнете, и Урса взяла на себя все заботы о младшей сестре. Она знает, как нагревать мятное масло в воде и как поддерживать голову Агнете, чтобы ей было удобнее дышать над паром, но не знает, как сварить пиво. Она умеет купать Агнете и растирать ее больную ногу, но совсем не умеет вести хозяйство.