Рассекающий поле - Владимир Козлов Страница 32

Торговали на центральной аллее города, которая в те годы превратилась в зону свободной торговли. Утром раскладывали на клеенки большие яркие уложенные восьмерками мотки ниток. Сева часто там бывал, иногда стоял. Иногда и мама подключалась к торговому процессу, но с Натальей они явно не сошлись. Татьяна Геннадиевна не терпела авторитарности. Наталья, впрочем, увидела это сразу и не позволяла себе вольностей в общении с нею. Татьяне Геннадиевне этого было мало, поскольку она видела, что ее муж находится под влиянием сомнительной особы. Прожив вместе двенадцать лет и нажив двоих детей, супруги разошлись, когда Татьяна Геннадиевна узнала, что Михаил Васильевич по распоряжению своей начальницы сходил для нее в аптеку за прокладками. А между делом выяснилось, что у него появилась женщина.

Татьяна Геннадиевна не ожидала, что муж уйдет. Но это был особый год для Михаила Васильевича – он, как никогда до сих пор, ощущал себя кормильцем и – более того – человеком самодостаточным и перспективным. Он был на пике своего развития, ему должно было казаться, что дальше жизнь будет совсем другой. Во многом так и оказалось.

Летом отец постоянно пропадал на одной из баз отдыха, чередой стоящих на берегу Дона. Это были ведомственные базы, на одной из которых он, будучи рыбаком, близко сошелся со стариком-смотрителем. Вход для Михаила Васильевича на базу «Зеленая волна» был открыт всегда. Сева тоже бывал тут регулярно – вместе на лодке они выезжали ловить на кольцо. На эту базу отец и уехал после ссоры. Когда он пришел за вещами, напуганная Татьяна Геннадиевна пыталась с ним поговорить уже иначе, но супруг был как в ослеплении и не слушал ничего. Даже Сева, когда они вдвоем шли по улице, пытался выполнить свой долг – он попросил отца не уходить. Отец ответил, что не может со своей супругой ни жить, ни спать. Двенадцатилетний Сева резко повзрослел, захотелось сказать: «Ну и вали отсюда!», – в этот момент отец неотвратимо отделился, мгновенно перестал ассоциироваться с семьей.

Тема алиментов была самой обсуждаемой в следующий голодный год. Мама была напугана и озлоблена свалившейся нищетой и хотела, чтобы ее бывший муж платил регулярно. Сева запомнил момент, когда мама ходила сдавать в пункт приема стеклотары одну бутылку из-под молока, чтобы купить хлеба. А с отцом в это время происходили странные вещи. Он быстро оказался отцом другого семейства, в котором задолго до его появления появились трое детей. Он по неясным причинам – возможно, в пылу надежд на вольное предпринимательство – уволился с «Атоммаша». Он взял фамилию новой супруги. Он разошелся с Натальей и Константином, поскольку те разошлись между собой. Пару месяцев Михаил Васильевич просто просидел в новом доме без дела, после чего его супруга, добрая и практичная Лариса Ивановна, с которой Сева познакомился позже, решила помочь в поисках работы. Несколько вариантов были отвергнуты, но остается только гадать, почему не был отвергнут вариант пойти служить на флот контрактником.

Весной девяносто третьего он уехал в Новороссийск и на некоторое время был потерян. Его искали, супруга делала запросы. Через восемь месяцев он объявился на три дня в городе. Он успел за это время многим и многое пообещать, но себе он уже не принадлежал. Люди, знавшие его по первому браку, говорили, что он обезумел. Сева тоже так думал.

Семейная драма выживания мимо Севы пройти не могла. Он стал просто помогать матери. Учиться так, чтобы мама не заглядывала в дневник, ходить к ней на работу. А летом он вышел с маской на берег залива, потому что раков можно было продавать.

Продавать ходил на небольшой рынок на «тридцатнике» – улице 30 лет Победы. Зона небольшого рынка была огорожена, но бульвар перед ним был тоже торговым. Павел ставил свою сумку рядом с бордюром и раскрывал ее. Членистоногие начинали прилюдно копошиться. Слушая этот мокрое потрескивание, Сева недоумевал, как эти твари могут вызывать аппетит.

Поначалу не везло – то раков забрали менты, несколько раз они передохли на солнце, то удавалось продать два десятка крупных, а три десятка мелочи хоть выбрасывай – никто даже не смотрит. То станешь не туда, и какие-то бабки начинают теснить. То проторгуешься, попав на покупателя, который приходит на рынок в поисках простоватых торгашей – дачников и колхозников.

Колхозниками называли тех, кто ездил наниматься в колхозы на уборку урожаев, а затем приходил на рынок торговать заработанным натурпродуктом. Продать его нужно было как можно быстрее – чтобы не испортился товарный вид неизбежно подмятых в битком набитом автобусе яблок, полежавшей на солнце вишни. Колхозники подтягивались на рынок часам к пяти-шести и брали его в оцепление, становясь где-то по окраинам – с территории самого рынка их гнали как нахлебников, которые не платят за место и сбивают всем цену.

Сева и сам стал профессиональным колхозником. Он вез домой лук, капусту, вишню, сливу, виноград, кукурузу, огурцы, морковку, кабачки, патиссоны, абрикосы. Он насмотрелся на приказчиков, часто женщин, которые устанавливали нереальные трудовые нормы, на бригадиров, у которых вообще никто не работал – люди сразу начинали набивать свои сумки. А прошлым летом Сева оказался в тайном сообществе людей, которые ездили собирать смородину на заброшенные поля. В первый раз его отвела туда маленькая пугливая бабушка Груня, которая жила с Калабуховыми на одном этаже. Нужно было поехать в Лагутники первым автобусом, пройти через всю деревню, зайти за заброшенную ферму, откуда по тропинке выйти на дорогу, идущую через дубовый лес. По ней три километра хода до разросшихся садов смородины, из которой получается замечательное варенье и которой всегда не так-то много на базаре. Рабочий день с семи утра до четырех вечера – за это время Сева собирал пятилитровое ведро. Работать нужно было тихо. Иногда здесь проезжал на лошади лесник. Этот человек как бы охранял плоды, которые некому собирать. Встреча обходилась в баночку-семисотку – собрать ее равносильно тому, чтобы собрать большое ведро вишни, поэтому от лесника бегали. Зайдя в кусты, Сева чаще всего уже больше не встречал людей. Монотонные движения накладывались друг на друга. Разреженное время, которое каждый миг тянется долго и однообразно, спрессовывалось так, что по прошествии дня от него не оставалось воспоминаний, кроме стоящих перед глазами черных ягод, преследующих своими прелестями весь остаток суток. Засыпая вечерами, Сева подолгу разглядывал кусты смородины, которые росли в его сознании уже сами по себе.

Когда удалось наладить промысел раков, Сева стал ездить в колхозы реже – в основном тогда, когда мама просила огурцов на засолку или абрикосов на варенье. А в общем у него было теперь свое, более выгодное дело, которое к тому же не каждому дается.

2

Начало одиннадцатого, солнце еще не успело раскалить землю, а земля – воздух. Скидывая футболку, Сева поежился, предвкушая воду. Вынув из сумки маску, двинулся к воде, узнавая побережье босыми ступнями. С моста, по которому он только что проехал, можно было разглядеть рисунок на его просторных семейных трусах – немаловажном атрибуте раколова.

Сева вошел в мутную воду. Она была недружелюбной. Она была для существ с холодной кровью. Он станет таким существом, но потом, ближе к обеду, когда вода будет казаться теплой. Проходя эту процедуру ежедневно, Сева уже не терял времени на церемонию входа. Он заходил тем же шагом, каким шел по земле, не вздрогнул, когда холод коснулся мошонки, и остановился лишь для того, чтобы набрать в маску воды. Чтобы стекло не запотевало, его нужно смочить изнутри, затем плюнуть на мокрую поверхность и растереть. Он натянул зеленую резину на сухие волосы и разучился дышать носом. Легко и много вдохнув, нырнул в темный мир залива.