Дети разлуки - Васкин Берберян Страница 32

В лесу волк воет отмщение.

Габриэль посмотрел за деревянную изгородь, покрытую снежными шапками. Двойная колючая проволока на уровне человеческого роста ограничивала площадь повсюду, куда только падал взгляд. Группа бараков, как страшный вертеп, размещалась в центре лагеря. Помимо колючей проволоки, темные верхушки елей очерчивали горизонт расплывчатым контуром. Серое, как жидкая ртуть, небо обрамляла огненно-красная кайма.

Если бы Габриэль мог оторваться от земли и подняться вверх, он сумел бы разглядеть просторную гористую местность, полную озер и рек, пересекающих долины. К югу он увидел бы внушительную громаду горы Белухи, сурового стража на монголо-китайской границе, а на востоке – озеро Телецкое, «Золотое озеро», как его называли, дремлющее под ледяным покрывалом в ожидании весенней оттепели. А на западе в солнечные дни он увидел бы быстрые воды реки Катунь и, возможно, едва заметную дорогу, соединяющую десятки исправительно-трудовых колоний, которая приводила в конце концов к единственному населенному пункту в регионе – городу Барнаулу, в двухстах километрах от его лагеря.

За Барнаулом не было ничего.

Это были координаты лагеря номер 11 на Алтае, его номер был выбит на скале сбоку от дороги. Один из лагерей ГУЛАГа, в котором содержались главным образом политические заключенные, так называемая контра – граждане, выступавшие против режима, приговоренные к искуплению своей вины перед народом ценой собственных пота и крови.

– Направо, налево, – кричал охранник, разделяя заключенных на две длинные шеренги. – Направо, – указал он Серопу. – Налево, – приказал Габриэлю.

Юноша вынужден был отпустить руку отца. Тот поднял глаза и качнул головой.

– Хачогутюн, удачи, – пожелал он сыну и, еле передвигая ноги, пошел к своей шеренге. На лбу и вдоль висков у него запеклась кровь.

Невероятная вонь ударила в нос Габриэлю, как только охранник открыл дверь барака и подтолкнул его вперед. Внутри воздух был спертый, воняло нечистотами и махоркой. И было полно мужчин, которые снимали с себя влажную робу в конце рабочего дня перед ужином. Одежду развешивали на веревке, натянутой над буржуйкой. Некоторые из заключенных, совсем обессилевшие, растянулись на нарах, расположенных в два ряда друг над другом, и курили. Увидев вновь прибывших, человек двадцать глухо заворчали, издав непонятные звуки, что-то среднее между стоном и издевкой.

– Скоты, – прикрикнул на них охранник.

Габриэль рассмотрел заключенных и обнаружил, что здесь были люди всех возрастов. Они были очень худые, даже тощие, особенно один, слонявшийся между дверью и печкой, – он больше походил на скелет, шатающийся призрак.

– Я вас приветствую!

Голос принадлежал крупному мужчине в одной майке, несмотря на холод, с мощными татуированными бицепсами. Он лежал на верхней наре, свесив ногу, а мальчишка, сидящий на нижней полке, массажировал ее отработанными и медленными движениями. Габриэль заметил, что у мужика длинные загнутые, как ястребиные когти, ногтищи.

Охранник сплюнул.

– Занимайте свободные места, – сказал он новым заключенным и вышел, хлопнув дверью.

Все бросились занимать лучшие нары из тех, что еще оставались, и началась драка, немало позабавившая старожилов барака.

– Ты что, забронировал тут? – спрашивали они с сарказмом, раздавая пенделей.

Габриэль сдвинулся с места последним. Он заметил свободные нары в глубине барака, вдали от печки, в холодном и влажном месте.

– Эй, ты!

Юноша обернулся.

– Иди сюда.

Мужик с татуировкой высвободил ногу от массажиста и сел на соломенном тюфяке. Габриэль не шевельнулся.

– Я сказал, иди сюда! – повысил голос мужик.

Тогда он приблизился.

– Что ты умеешь делать?

Вблизи мужик казался менее грозным. У него были приспущенные по краям веки, и он был совсем лыс, но с маленькой светлой бородкой.

Габриэль молчал, не зная, что ответить.

– Что ты умеешь делать? Говори! Он, например, – и мужик показал на мальчишку, – хорошо делает массаж, вон тот моет парашу, а вот этот умеет… – и он сделал вульгарный жест рукой.

Все засмеялись. Человек, о котором шла речь, ответил гримасой, но потом присоединился к товарищам, криво ухмыляясь. Хоть он и был молод, у него совсем не было зубов, только черные и опухшие десны.

– Понимаешь теперь, почему Червяк хорош для этого? Он беззубый, как дождевой червь.

Смех продолжался.

– Все, хватит, – приказал мужик, подняв руку. – Ну, так что ты умеешь делать? Если не ответишь, я сам придумаю тебе занятие здесь, у нас. – И он резко изменился в лице.

Габриэль пожал плечами.

– Я умею играть на баяне и петь, – сказал он наконец.

Мужик спрыгнул с нар. Он был такой высокий, что Габриэлю пришлось отступить назад, чтобы видеть его лицо.

– Из каких краев будешь? У тебя странный акцент… – сказал высокий и внимательно посмотрел на Габриэля. – Грузин или… армянин, – решил он.

– Я из Еревана.

– А, йес кес сирум ем, я тебя люблю, – сказал мужик.

Габриэль и бровью не повел.

– Зови меня Гора. А ты?..

– Габриэль.

– Ты сказал, что играешь на баяне? – И он пошел к нарам.

Гора порылся в каких-то вещах, переставил пару сапог без подошвы, переложил груду грязных тряпок, алюминиевый котелок и наконец достал картонную коробку. Сдул пыль с крышки, открыл ее и достал гармонь.

– Лучшим был Шурик, – сказал он, приближаясь к Габриэлю, – царствие ему небесное. Вы его помните? Вот он точно умел всех нас пронять, когда брал эту штуковину в руки.

Гора замолчал и протянул инструмент Габриэлю:

– Играй. Что хочешь.

Юноша почувствовал на себе множество взглядов. Заключенные перестали разговаривать и обступили его. Он посмотрел на эти изможденные лица с провалившимися от голода и усталости глазами, и ему показалось, будто они молча умоляли его о чем-то. Им нужна была передышка, искра надежды. Тогда он перекинул через плечо гармонь и пробежался пальцами по клавиатуре, обдумывая, что сыграть. Надо было взять что-то простое и известное, подходящее для его слушателей.

– Очи черные, очи страстные, – запел он, еще не играя.

Гора весь напрягся, будто эти слова напомнили ему о еще не зажившей ране, но тут же заслушался, как только аккомпанемент подхватил слова: