Обнаженная в зеркале - Джордж Сильвестр Вирек Страница 32

– Ты красива.

– А твоя мудрость превосходит даже твою славу.

Левая рука Соломона легла ей под голову, а правая ласкала её. Полный восторга, он гладил её тело; потом, воодушевлённый, как никогда ранее, начал декламировать стихи, которые пережили его царство.

– О, ты прекрасна, возлюбленная моя. Глаза твои голубиные под кудрями твоими. Волосы твои – как стадо коз, сходящих с горы Галаадской. Зубы твои – как стадо выстриженных коз, выходящих из купальни.

Как лента алая, губы твои, и уста твои любезны, – продолжал он, нараспев. – Как половинки граната – ланиты твои под кудрями твоими. Шея твоя – как столп Давидов, сооружённый для оружия. Груди твои – как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями.

Царица, хотя и несколько озадаченная этими сравнениями, светилась от радости. Никогда ещё ни один мужчина не обращался к ней с такой страстью. Она сжала его руку и положила голову ему на плечо. Поглаживая иссиня-черные волосы, царь продолжал:

– Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста; пленила ты сердце моё одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей. О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста. О, как много ласки твои лучше вина, и благовония твои лучше всех ароматов. Сотовый мед каплет из уст твоих. Мёд и молоко под языком твоим. Благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана. Запертый сад – сестра моя, невеста, заключенный колодец, запечатанный источник.

Билкис не понимала всего, что говорил царь, не во всём улавливала смысл; однако, в конце концов, это была поэзия. Она была немного озадачена тем, что он называл её «сестрой», но, возможно, он имел в виду, что она, как и он сам, является монархом.

– На мой вкус всё это звучит такой же бессмыслицей, как сочинения современных поэтов, которые прикрывают пустоту своих мыслей всяческой галиматьей, – проворчал Ван Нордхайм.

Стелла не обратила внимания на его замечание. Стих за стихом, напевно, она продолжала декламировать «Песню Песней».

– О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бёдер твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника. Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается вино. Чрево твоё – ворох пшеницы среди лилий. Груди твои – как два козленка, двойни серны. Шея твоя – как столп из слоновой кости; глаза твои – озера Есевонские, что у ворот Батраббима. Нос твой – башня Ливанская, обращённая к Дамаску.

Лунный свет упал на ложе. Во взгляде царя, обращённом к царице, пылала страсть. Его глаза обещали всё, что только мужчина может обещать женщине. Соломон был поглощён чувством, которое стало источником его вдохновения и породило эти удивительные стихи. Царица была совершенно очарована. Перед ней действительно был великий любовник, который разжёг страсть до немыслимого накала. Не какой-то неопытный юнец, торопящийся получить удовольствие, но виртуоз галантности, умеющий изысканно ухаживать за женщиной.

Взошло солнце и позолотило виноградники. Знаток галантных манер закончил свои речи. Поцеловал её, обдав ароматом надушенной бороды, пробормотал: «Я должен присутствовать на заседании правительства» – и быстро удалился.

Очевидно, подумала Билкис, он откладывает самый последний шаг до того момента, когда я, совершенно покорённая, растаю и растворюсь в его объятиях. Это был своего рода изощрённый поединок, в конце которого оба должны были сдаться друг другу, испытав при этом невиданное блаженство.

Потом были вторая, третья и четвертая ночь, они пришли и ушли. Каждая из них была ночью счастья. Нельзя представить себе более обаятельного возлюбленного, чем Соломон; он был мудрым, опытным, деликатным. Его слова открывали новые глубины в душе царицы, и в её теле. Его руки были удивительно нежными…

– Давать волю рукам всегда было царской привилегией, – насмешливо заметил Ван Нордхайм.

Стелла не ответила на фривольную шутку и продолжала.

– Каждый раз, когда царь прикасался к ней, она жаждала его поцелуя, как иссохшая земля жаждет дождя. Однако когда наступало очередное утро, и солнце освещало виноградники и вершины гор, ее начинало томить какое-то неясное, тревожное чувство. Что-то было не так.

Возможно ли, что царь не любит её? Неужели он разжигает свое воображение любовными стихами лишь для того, чтобы потом получать ещё больше удовольствия от тысячи своих жен? Возможно, он думает об одной из них в то время, когда дарит ей, Билкис, лишь небрежные ласки?

Она решила разгадать секрет его воздержания. С помощью своих шпионов Билкис получила доступ в гарем Соломона. Она поговорила с 700 царскими женами и 300 наложницами. Это были женщины разных рас, с разным цветом кожи; блондинки, брюнетки, рыжие, среброволосые.

Все восхваляли мудрость и силу повелителя. Соломон был заботливым мужем, несмотря на то что каждая из его жен и наложниц могла рассчитывать лишь на одну тысячную его любви и внимания. Он угадывал их самые тайные желания, дарил им дорогие драгоценности и редкие благовония, строил храмы их богам – таинственной Астарте, кровожадному Молоху и всемогущему Ра. Этим и многим другим богам можно было беспрепятственно поклоняться в доме Соломона. Иногда его участие в ритуалах поклонения заморским богам даже вызывало недовольство части подданных, непримиримо настроенных к чужой вере.

Все это узнала Билкис Македа. Она также выяснила, что ежедневно каждая из тысячи жен Соломона готовит для него изысканный ужин в надежде, что царь разделит с ней трапезу и ложе.

– Бессмысленное расточительство, характерное для класса бездельников, – ядовито заметил Ван Нордхайм.

– Каждая из тысячи жен, – продолжала Стелла, – была убеждена, что царь провёл ночь с одной из остальных 999. И, как это зачастую бывает между женщинами, каждая хвасталась перед другими, что именно она удостоилась его благосклонности. Это надёжно утверждало его репутацию великого любовника. Но Билкис так и не сумела обнаружить ни одной, с кем бы Соломон действительно совершил заключительный ритуал супружества. Давно, в молодые годы, когда его гарем ещё был невелик, он хвастался, что у него будет семьдесят сыновей от семидесяти жен. Однако за то время, что он безраздельно властвовал над своими женщинами, у него родился лишь один хилый сын.

В трех тысячах притч, которыми Соломон утешал себя в старости, он признавал, что знает всё на свете, кроме пути орла в небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к женщине.

Несмотря на это, а может быть, из-за этого, Билкис, которая родилась не вчера, но тысячи лет назад, была крайне заинтригована. Царственный поэт представлял собой психологическую проблему. Она намеревалась снять семь покровов с тайны царя Соломона.

К некоторому её удивлению, визиты Соломона к ней продолжались. Однажды ночью Билкис, которой надоели бесплодные игры в любовь, прервала речь царя долгим, страстным поцелуем. Это пробудило в нём более сильные чувства, чем тысяча стихов. Самый мудрый человек на свете, наверно, впервые со времен своей юности испытал острый порыв страсти. Но как странно проявилась эта страсть!