Смешанный brак - Владимир Шпаков Страница 32

– Ладно, не буду, не буду… А? Каков бандит?! Взломал, говорит, вскрыл, как консервную банку!

Когда Рая подкатывает к столу инвалидную коляску, мальчик протестует: не хочу, говорит, к ней привыкать! Он спрыгивает на пол, сразу сделавшись карликом, потому что… у него отсутствуют ноги! Анатолий передвигается с помощью рук, быстро вскарабкивается на стул и, отдышавшись, сердито говорит:

– По нашим дорогам все равно на коляске не проедешь! Если надо, меня ребята на закорках куда хочешь донесут!

– Так хотя бы по дому, Толик…

– Не хочу!

Лицо Гоги кривит судорога, даже борода не может ее скрыть, а в глазу дрожит слеза.

– Да не трогай ты его… Он умница… Давай, сынок, за тебя!

Я вдруг вспоминаю, где слышал слово «сталкер». Это был фильм русского режиссера, который я смотрел много лет назад, и там тоже была Зона, и странные люди, которые отправлялись туда, ведомые еще более странным проводником… Кажется, у странного проводника была безногая дочь, двигавшая взглядом предметы. «А ты умеешь двигать взглядом предметы? – хочу спросить я. – Я знал одного необычного мальчика, он умел делать то, на что никто из взрослых не способен. И тоже говорил иногда такое, что волосы шевелились на голове…»

Но я не спрашиваю. Здешняя реальность представляет собой чудовищный микст из выдумки и фактов, даже фантазия гениального режиссера меркнет на этом фоне. Закат Европы… Зов Припяти… Рысь в квартире… Пьяная голова с трудом расставляет все это в подобие порядка, но тщетно. Порядка нет. А если нет, надо подчиняться беспорядку, покорно выпивая и постепенно теряя человеческий облик.

Спустя час (два часа? три?) я его настолько теряю, что сам становлюсь рысью, а может, коровой-лимузином. Мы уже на улице, слышен стрекот мотора, но я не понимаю: откуда? В этот момент из покосившегося сарая на мотоцикле вылетает Гога с развевающейся на ветру бородой, он похож на бога-Саваофа, оседлавшего мотоколесницу. «Залезай!» – командует он, а поскольку бога ослушаться нельзя, я лезу в коляску. Сэм усаживается на заднее сиденье, после чего Гога выруливает за ворота. Мы несемся по полям, не разбирая дороги. Куда несемся? Не дает ответа бородатый бог; и пассажир не дает, зато они оба что-то орут, кажется, песню. Я тоже запеваю песню – другую, на немецком языке. Вот где вечно враждующие наречия могут спеть в унисон, вот где настоящее единение! Слова не играют роли, важен дух, Der Geist, которому не страшен ни Закат Европы, ни огромные рогатые животные, со всех ног удирающие от мотоколесницы.

– Ату, рыжие! – кричит Сэм. – Ату!

Животные жалобно мычат, человек в соломенной шляпе потрясает плеткой, похоже, ругается, но Бог не обращает на него внимания. Он направляет колесницу на лесную дорогу, и вот уже мелькают стволы, по лицу хлещет высоченная трава, и кажется: на дорогу сейчас выйдет реликтовый медведь. «Ну что, – скажет он, – померяемся силами? Выясним, кто настоящий бог этих мест?» Они сойдутся в борьбе один на один, и наш бог, без сомнения, победит! Затем сознание выключается, и дальнейшее откладывается в памяти рядом не связанных сцен. Вот мы в какой-то яме, колесница стоит вертикально, а Бог лежит в грязи. Следующая сцена: меня вынимают из коляски, и Рая кричит:

– Вы что с человеком сделали, алкаши проклятые?!

Потом опять Рая, она чистит картошку на крыльце, говоря:

– Васька-пастух сказал: в милицию заявление напишет.

– Почему в милицию?! – не понимаю я.

– Лопнуло, говорит, терпение. Да и верно: сколько можно над животными измываться?! И над людьми тоже…

Кажется, она еще что-то говорит про сына: что в городе ему будет трудно. Здесь он хоть под присмотром, а там кто ухаживать будет? У нас ведь только восьмилетка в соседней деревне, ее Толик в прошлом году закончил, а десятилетка – в райцентре; значит, живи в интернате! А в этом интернате, говорят, сплошные наркотики!

– Найн, – машу я рукой, – здесь не могут быть наркотики! Откуда они тут возьмутся?!

– Откуда, откуда… Оттуда и взялись. Здесь ведь ни властей, ни границ, одни дикие леса. По лесным дорогам можно чего хочешь перевозить, вот и перевозят; а попутно еще и продают эту дрянь молодежи…

Последняя сцена: Сэм, сидящий там, где Рая чистила картошку. Он швыряет камешки в гигантский лопух, что вырос посреди двора, и при каждом попадании округлый лист покачивается.

– Мы в системе, вникаешь? Я в системе, но и ты – в системе. Она держит нас за яйца, система, причем по обе стороны границы. Что, будешь спорить?

Я мотаю головой.

– И не надо спорить, потому что я прав! Я вашей жизни тоже похавал, знаю кое-что! Ну да, ваша система держит за яйца не так крепко. И прежде, чем их оторвать, предупреждает: извините, сейчас будем делать немножко больно! Also: eins, zwei, drei… И если ты заверещишь вовремя, поднимешь лапки, то тебя пощадят – на время. Наши, суки, никого не щадят и никого ни о чем не предупреждают. Но разве в этом большая разница? Главное – вырваться, например сюда! Здесь нет системы, вникаешь?!

– Нет системы?

– Нет, она осталась там! – указывают куда-то за лес.

– А что здесь есть?

– Что есть? – Сэм останавливает руку с камешком. – Ничего нет. Но главное – нет системы.

Я мог бы рассказать про моего приятеля Гюнтера, который тоже терпеть не может систему и, напившись пива или шнапса, изрыгает по ее адресу жуткие ругательства. Иногда он называет систему «Матрицей», ты смотрел этот фильм, Сэм? «Матрица» настолько коварна, что проникает повсюду, тебе кажется: ее нет, а она – есть. Как иначе объяснить наркотрафик, проходящий через эти страшные леса?

Потом Сэм исчезает, но лопух по-прежнему покачивается. Внезапно лист начинает расти – так быстро, что тень от него накрывает двор. Вскоре зеленоватый купол полностью закрывает небосвод, и откуда-то доносится знакомый голос:

– Видишь это растение? Оно подобно системе, которая везде, так что никуда от нее не скроешься!

– Эй, кто говорит? – верчу головой.

– Я говорю.

Из покосившегося сарая, куда закатывали мотоцикл, выезжает инвалидная коляска, а в ней сидит… Норман! Дас ист фантастиш! Я ничего не понимаю, бормочу:

– Как ты ожил?!

А мне отвечают:

– Это Зона, в ней и не такое случается! Это сейчас тут меньше 10 кюри; а вот когда счетчики показывали больше 30 кюри, вообще были сплошные чудеса!

– Например? – спрашиваю недоверчиво.

– Например, реликтовые медведи встречались. Шагу ступить было нельзя, чтобы не наткнуться на очередное чудовище. Теперь они остались только в глухом лесу. Хочешь посмотреть медведя?

– Я? Даже не знаю…

– Хочешь, хочешь! Давай за мной!

Развернув коляску, Норман сильными рывками раскручивает колеса и устремляется на улицу. Я следую за ним. Дорога пылит, вот и последний дом позади, и лес проглатывает нас, как две полевые букашки. Или букашка – один я? А Норман здесь свой, так сказать, органическая часть местной экосистемы? Я не могу об этом спросить, я еле успеваю за коляской, которая все больше разгоняется. Вначале иду быстрым шагом, потом перехожу на бег, но все равно не могу догнать инвалида.