Тонкая нить - Наталья Арбузова Страница 32

На этом могло бы бесславно закончиться все наше путешествие, и мне же пришлось бы ехать на Киевский вокзал покупать билет в Сулу. Но тут по счастью из печной трубы высунулся Шуман и стал делать черту отчаянные знаки. Лукавый, ободренный нежданным сочувствием, собрал последние силенки, юркнул в трубу и исчез там вместе с Шуманом. Из трубы вырвался синий пламень. Сережка же Камбаров cпoнтaннo впал в опьяненное состояние и как сноп повалился в канаву, разметав в пыли темно-русые кудри.

Как только сильно перетрусивший черт тихонько занял уже привычное место в кармане моем, а лошади подняли поникшие головы подобно цветам, окропленным росою, мы отправились к Бисерову озеру. И начался наш второй вечер на хуторе близ Купавны. А может быть, это первый наш вечер вернулся, трудно сказать. Из него, как цветок папоротника, распустился сон в летнюю ночь.

От озера тянулся мягкий туман, устилая примятый луг. В нем обозначились расплывчатые русалочьи фигуры и затеяли хоровод при звездах и тусклом мерцании консервных банок. Из воды высунулся зеленоволосый водяной и повел с чертом учтивые переговоры. В результате их наш бесенок вернул удержанный им месяц, и тот легко вспорхнул в небо. Тут высыпала с каменистой дороги на луг цыганская свадьба. Цыгане выхватили из-за пазух все по серебряному месяцу, наподобие кривых турецких ятаганов, и зашвырнули их в небо. Те сцепились в небе яркой цепью, и жених пошел танцевать по ней, как по канату – в краской рубашоночке, хорошенький такой.

Внизу на лугу паслись стреноженные цыганские кони, меж которых нечаянно затесался осел. Я же в этом сне была Титанией. Повинуясь проделкам черта, что прикидывался то Пэком, то Купидоном, ваша покорная слуга, как уже не однажды случалось ей в жизни, нежно гладила ослиную голову, приговаривая: «Дай уши мягкие твои я поцелую». Эльфы играли в прятки под редкими соснами, сигналя друг другу огоньками. А Гоголь сидел в стороне и все приглядывался к хороводу русалочьему, не мелькнет ли в нем темная тень. Но все было светло в эту ночь. Даже сова поднялась со зловещего склада, ухнула и улетела.

А со мной той порой начало твориться неладное. Я наклонилась к воде и при ясном свете многих месяцев увидала вместо лица своего много лиц. Взглянув на руки свои, я поняла, что начала двоиться, троиться, клонироваться, как овца Бейли. Об эту пору Петрушка с Селифаном туда же, не из тучи гром, поругивали рядом со мной народ русский. Я покраснела всеми своими щеками, обернулась наподобие Змея Горыныча всеми своими головами, не так как всегда, но с новым, необычным чувством, и поняла, что из Натальи Ильиничны Арбузовой превратилась в народ русский.

Кажется, превращение мое изо всех присутствующих заметил один только Поток-богатырь. Он совершенно верно понял сию метаморфозу и нимало ей не удивился, сказав в простоте: «Ну и что ж из того, я ведь тоже народ. А то повадились говорить “народ”, разумея лишь черный народ». Из нового моего состояния стали составляться то плавные хороводы, то крестные ходы с хоругвями, а то и целое вече. Весь этот балет окончился тем, что пришел юноша несколько грузинской наружности, и я, народ русский, иной главы не видя, подала ему венец, низко склонясь перед ним, хотя мне как Наталье Ильиничне Арбузовой это было и несвойственно. Но я уж успела растерять всю свою хваленую индивидуальность, с которой так носилась.

Сон в летнюю ночь все длился. Я прилегла на лысый лужок, роса упала на меня и… цветы, травы буйно проросли сквозь меня при лунном свете. Я перебирала их, шевеля пальцами, и внезапно поняла, что стала уже землей русской. Любимые реки побежали от изголовья моего, как от волос царевны Волховы. Поток-богатырь и тому не удивился, но сказал как всегда разумно: «А ты думала, что земля твоя лишь прах, в который ты отыдешь? Нет, ты всегда была с нею едина».

Проснулась я от холода. Светало, Гоголь сидел рядом, поправляя на мне шинель. Поток-богатырь непробудно спал на затоптанном лугу. Исчезли цыгане и цыганские лошади вместе с коханым ослом моим. Черт, бодрствовавший поодаль, заметил пробуждение мое и услужливо подал мне зеркало. Я увидела в нем себя одну, Наталью Ильиничну Арбузову, несколько бледную после бурно проведенной ночи. Но я была рада своему привычному лицу не менее, чем коллежский асессор Ковалев вновь обретенному носу.