Звук падающих вещей - Хуан Габриэль Васкес Страница 32

Элейн все поняла, взглянув на деревянные ступени: их покрывала видавшая виды тонкая ковровая дорожка (на некоторых ступенях проступали серые нити); шурупы медных порожков, которые удерживали ее, кое-где повыскакивали из гнезд, они оторвались от деревянных досок, и иногда, когда ты быстро поднимался наверх, чувствовалось, как пошатываются ступени, слышалось позвякивание металла.

Лестница была напоминанием и свидетельством лучших для этого дома, но ушедших времен.

– Хорошая семья, но у них все в прошлом, – сказал представитель посольства, когда Элейн пришла оформлять документы для переезда.

Все в прошлом. Элейн думала об этих словах, пыталась понять их буквально, но потерпела неудачу. Только увидев дорожку на лестнице, она интуитивно поняла их смысл, не выстраивая в связные предложения, не ставя научный диагноз.

Со временем Элейн не раз еще встретит что-то подобное: семьи со славной историей, которые однажды обнаруживают, что прошлое не приносит денег.

Это была семья Лаверде. Мать оказалась женщиной с выщипанными бровями и грустными глазами, ее густые рыжие волосы выглядели экзотикой в этой стране, а может, были результатом умелого использования краски, но были всегда идеально уложены и пахли свежим лаком.

Донья Глория была домохозяйкой без фартука: Элейн никогда не видела ее с тряпкой в руках, и все же на комоде, на прикроватных тумбочках, на фарфоровых пепельницах не было и следа желтой пыли, которой она дышала, выходя на улицу: все в доме было вылизано с одержимостью человека, для которого главное – внешний вид.

Лицо дона Хулио, главы семейства, пересекал шрам, но не прямой и тонкий, как порез от бритвы, а широкий и асимметричный (Элейн по ошибке приняла его за след какой-то кожной болезни). Шрам спускался со щеки и пересекал линию бороды как пятно, которое стекло по его челюсти до самой шеи, и было трудно заставить себя не смотреть на него.

Дон Хулио работал в страховой компании, и одна из первых бесед с гостьей в столовой под голубоватым светом разлапистой люстры была посвящена страхованию, его преимуществам и статистике.

– Как понять, какую страховку выбрать? – спросил он. – Страховщики обязаны в этом разбираться, ведь несправедливо, когда здоровый тридцатилетний человек платит столько же, сколько старик с двумя инфарктами. Тут-то и наступает мой черед, сеньорита Фритц: заглянуть в будущее. Я тот, кто предсказывает, когда умрет этот, а когда тот, и какова вероятность, что эта машина попадет в аварию. Я работаю с будущим, сеньорита Фритц, я знаю, что будет дальше. Это вопрос арифметики: будущее в цифрах. Они рассказывают нам обо всем. Цифры говорят мне, например, что я умру, не дожив до пятидесяти. А вы, сеньорита Фритц, знаете, когда умрете? Я могу вам сказать. Если вы дадите мне время, карандаш и бумагу, я скажу вам – с некоторой погрешностью – когда и как вы, скорее всего, умрете. Наше общество одержимо прошлым. Но вас, гринго, не интересует прошлое, вы смотрите вперед, вас занимает только будущее. Вы поняли это лучше нас, лучше европейцев: мы все должны смотреть в будущее. Что ж, вот этим я занимаюсь, сеньорита Фритц: я зарабатываю на жизнь тем, что смотрю в будущее, я содержу семью, предсказывая людям, что с ними произойдет. Сегодня этим моим талантом пользуются только страховые компании, но завтра им заинтересуются и другие, уж будьте уверены. В Соединенных Штатах это понимают лучше, чем где бы то ни было. Вот почему вы впереди, сеньорита Фритц, а мы так отстаем. Скажите мне, если думаете, что я ошибаюсь.

Элейн ничего не ответила.

С другой стороны стола на нее насмешливо посматривал младший сын Лаверде, длинные густые ресницы придавали его черным глазам чуть женственный вид. Он нахально разглядывал ее с самого начала, и это по какой-то причине ей льстило. Никто и никогда так не смотрел на нее в Колумбии: спустя несколько месяцев после приезда Элейн все еще не переспала ни с кем, кто бы не был американцем.

– Рикардо не верит в будущее, – сказал дон Хулио.

– Конечно, верю, – возразил сын. – Но, надеюсь, там у меня не будет необходимости брать в долг.

– Не начинайте, – попросила донья Глория с улыбкой. – Что подумает наша гостья.

Рикардо Лаверде: слишком много «р» для упрямого акцента Элейн.

– Ну-ка, Елена, произнесите мое имя, – попросил Рикардо, когда показывал ей ванную, тумбочку у кровати, выкрашенную в пастельные тона, комод с тремя ящиками и кровать с балдахином, которая принадлежала его старшей сестре, пока та не вышла замуж (рядом стояло студийное фото девушки: волосы расчесаны на прямой пробор, потерянный взгляд в никуда, вычурная подпись фотографа).

Комната для постояльцев, через которую прошли легионы таких же гринго, как она.

– Произнесите мое имя трижды, и я принесу вам еще одно одеяло, – с вызовом сказал Рикардо Лаверде. Элейн нехотя поддалась игре.

– Рикардо, – неловко произнесла она, – Лаверде.

– Плохо, очень плохо, – сказал Рикардо. – Но это неважно, Елена, у вас очень красивый ротик.

– Меня зовут не Елена, – заметила Элейн.

– Я вас не понимаю, Елена, – ответил он. – Вам нужно практиковаться, если хотите, я помогу.

Рикардо был на пару лет моложе, но вел себя так, будто в его распоряжении был весь жизненный опыт мира. Сначала они встречались только вечерами, когда Элейн возвращалась домой и они перебрасывались парой фраз в маленькой гостиной на втором этаже, где почти весь потолок занимала клетка канарейки Пако: как поживаете, чему вы сегодня научились, произнесите мое имя трижды и без запинки.

«Люди в Боготе большие мастера говорить, не сказав ничего, – писала Элейн бабушке и дедушке. – Я тону в этих разговорах ни о чем».

Но однажды днем они встретились на 7-й улице, им показалось удивительным такое совпадение: они оба все утро выкрикивали лозунги перед посольством США, называя Никсона преступником и скандируя: «Прекратить, прекратить, прекратить!»

Элейн узнает потом, что их встреча была неслучайной: Рикардо Лаверде поджидал ее у выхода из ЦИАУК и преследовал, шпионил за ней издалека, прячась за спинами людей, за транспарантами («Келли – убийца», «Горжусь тем, что я откосил», «Что мы там делаем?» ^[40]), скандируя речовки в паре шагов от Элейн, все время репетируя на различные лады и с разной интонацией слова, которые он в конце концов ей сказал:

– Какое совпадение! Могу я пригласить вас пропустить по глоточку, а вы заодно расскажете, на что там на меня жалуются родители?

За пределами дома, вдали от аккуратно расставленного фарфора, взгляда военного с портрета и раздражающего свиста канарейки, их отношения с младшим Лаверде изменились или, можно сказать, начались заново. С кружкой горячего шоколада в руках Элейн рассказывала ему о себе и слушала Рикардо. Оказалось, он окончил иезуитский колледж, начал изучать экономику – уступил настоятельным просьбам отца, – но несколько месяцев назад бросил, чтобы заняться тем, что его действительно интересовало: стать пилотом.