Неаполь, любовь моя - Алессио Форджоне Страница 32

– Ты рад? – спросила она.

– Да. – И потом я снова расплакался, глупо, нелепо, по-детски.

– Ты плачешь?

– Да.

– От радости?

– Да.

Она вздохнула:

– Я тоже что-то расчувствовалась.

Мы увиделись в центре и сели в баре. Она заказала два пива, потом пива стало три, потом четыре, я продолжил пить, когда она уже перестала. Когда настало время платить, она остановила меня и положила кошелек мне в карман. Сказала, что ей вряд ли в скором времени удастся еще раз угостить выпивкой писателя и что ей понравилось это делать. Я подумал, может быть, теперь моя жизнь начнет понемногу налаживаться. Мы нашли уединенный уголок, и я поцеловал ее, положив одну руку ей на ягодицы. Писатель, да, подумал я, в какой-то степени писатель.

– Я очень тобой горжусь, – сказала Нина.

– Почему?

– Потому что у тебя появилась возможность и ты ею воспользовался. Рискнул, это смелый поступок.

– Может, ты говоришь это из вежливости, – сказал я, и она попросила не глупить, потому что скромность мне не идет.

Нина сказала, что хотела бы поехать со мной к Ла Каприя, но, может быть, это одна из тех вещей, которые надо делать в одиночку. Я ответил, что она права, но на самом деле я коплю деньги и поэтому не смогу купить ей билет. Пока я ее целовал, подумал, что, наверное, это и есть бедность – быть счастливым, но при этом знать, что счастье не будет длиться долго, и пока существует это счастье, одновременно с ним в мире, в жизни существует и нечто ужасное, оно веет в воздухе, оно часть самого счастья, способное его уничтожить.

Я попрощался с Ниной и вернулся домой. Я слишком устал, чтобы спать, но в конце концов мне удалось заснуть.

Я заплатил 27 евро за билет на поезд и, когда сел, даже смог отдохнуть. Я вытащил из рюкзака книгу – сборник произведений Ла Каприя, который прихватил с собой, чтобы попросить автограф. Перечитал вступление к «Смертельной ране», и оно было великолепным, впрочем, как всегда. Динамичным, но в то же время наводящим на размышления. Блестящим и поэтичным. Я опять засомневался, что мои рассказы ему правда понравились, в конце концов, Ла Каприя уже 94 года, он не так быстро соображает.

Я приехал в Рим в 10. В 10.30 уже стоял перед домом Ла Каприя. Я забыл спросить код от домофона, поэтому опять пришлось ждать, пока кто-нибудь откроет дверь. Было 10.45, когда я зашел в подъезд. И еще немного подождал. В 11.05, с бешено колотящимся сердцем, позвонил в дверь. Мне открыла домработница. Я сказал ей, что у меня встреча с синьором Ла Каприя.

– Прошу. – Она улыбнулась и пригласила меня войти.

Мы прошли по коридору, потом вошли в гостиную, и там в кресле, нога на ногу, сложив руки на колене, в синем свитере и брюках в тон, сидел Ла Каприя. Я пожал ему руку. Домработница подвинула мне кресло.

– Прошу, – сказал он.

– Синьор Ла Каприя, я так вам благодарен, что вы меня пригласили.

За его спиной был книжный шкаф от пола до потолка, полный книг в твердых обложках синего цвета. В центре зала стоял стол, на столе – фотография самого Ла Каприя вместе с Моравиа, обнаженного по пояс, на парусной лодке. Я представил, что он был на Капри, и подумал, что я на Капри был с Русским и нам там было хорошо. Дальше виднелся еще один книжный шкаф, тоже высокий и массивный, до потолка, полный книг. Весь этот осмотр занял у меня меньше секунды, и, когда Ла Каприя заговорил, я снова смотрел на него.

– Это мне приятно, Аморесано. Мне приятно, – сказал он и потом громко засмеялся, и мне этот смех не показался наигранным, потому что его глаза тоже смеялись.

Ла Каприя сказал, что мои рассказы ему очень понравились.

– У вас есть стиль, Аморесано, – продолжил он, – и, что еще реже встречается, у вас есть голос. Хороший рассказчик, он ведь не более чем голос, который шепчет тебе что-то на ушко. У вас этот голос есть…

И пока он говорил, я мог только улыбаться и кивать, так, как обычно киваю, когда напьюсь: вверх-вниз, вверх-вниз, голова качается сама по себе. – Единственная вещь, которая меня не убедила, это то, что вы слишком погружаетесь в историю. Слишком! Не позволяете вдохнуть. Так нельзя, потому что в повествовании всегда есть та часть, когда действие идет вперед, и другая часть, в которой действие замедляется, потому что надо дать читателю время переварить то, что он прочитал. Вы должны иногда выныривать из своей истории. Как бы парить над ней. Взгляд сверху. Я понятно говорю?

Я ответил, что понимаю его критику, и спросил, не будет ли моя погруженность в историю оправдана тем, что речь идет по большей части о людях бедных.

– Не понимаю, – сказал он.

– Объясняю: в отношении историй, которые я пишу, отсутствие размышления не может быть просто вопросом стилистики? Моим способом быть убедительным?

– Не думаю, Аморесано. Смотрите, хорошая проза всегда сделана в такой манере.

Я сказал, что доверяю его критике и что она – настоящее сокровище, я оставил ему мои рассказы именно потому, что верил ему, сказал, что читал «Смертельную рану» восемь раз и каждый раз история меня трогала. Сказал, что впервые читал его произведение, чтобы отдохнуть от Пруста.

– Мне жаль, что я испортил для вас Пруста, – рассмеялся Ла Каприя.

Я ответил, что для меня они оба играют в одном чемпионате.

Ла Каприя закрыл глаза и покачал головой в вежливом отрицании:

– Не понимаю, Аморесано.

– Для меня вы с Прустом равны, – повторил я громче, и на этот раз он засмеялся, хлопнул в ладоши, а потом поднес их к лицу.

На внешних сторонах кистей у него были большие светло-коричневые пятна. Ла Каприя положил свои пятнистые руки на подлокотники кресла. Сказал, что, наверное, я готовый клиент для психушки.

– Но, синьор Ла Каприя, мне нравится «Смертельная рана». Очень нравится.

– Скажу вам, Аморесано, время идет, и я даже не помню, о чем эта книга.

– Я много раз думал об этом. Что, написав книгу, вы не можете вспомнить ничего из того, что написали.

– Знаете историю о Толстом? Он состарился и стал религиозным, ничего больше не читал, говорил, что книжные выдумки его отдаляют от Бога. Однажды утром он наугад вытащил из книжного шкафа один роман. Прочитал первые 50 страниц и подумал: это просто восхитительный роман. Закрыл книгу, чтобы прочитать название, и знаете что? Это была «Анна Каренина».

Мы вместе посмеялись, он смеялся самозабвенно, всем своим естеством.

– Вы, Аморесано, читали Толстого?

– Да.

– Что именно?

– Все.

– А Достоевского?

– Всего, синьор Ла Каприя.

– А Конрада?

– Всего. Конрад изменил мою жизнь.