Неаполь, любовь моя - Алессио Форджоне Страница 31

Я снял штаны, и мы сделали это снова. Руками я стянул с Нины свитер через голову, потом погладил по спине. Мы заснули. Все было черным, а потом посветлело, потому что я проснулся. Мне показалось, что Нина тоже проснулась. Я пошевелился, и она повернулась ко мне.

– О чем думаешь? – спросил я.

– О многом, – ответила она.

– О хорошем или о плохом?

– О прекрасном. – Она поцеловала меня. – А ты? О чем думаешь?

Я сжал ее в объятиях и ответил, что мне всегда казалось – я жду кого-то, и только в эту секунду я понял, что ждал только ее.

Я снова проснулся уже днем, в комнате было светло. Нина сидела в кровати, спиной прижавшись к стене. В руках держала мои рассказы. Увидела, что я проснулся, посмотрела на меня и улыбнулась. Сказала, что рассказы великолепны.

– Особенно тот, о бабушке и походе к морю.

Потом она спросила меня, правда ли я вырос в Баньоли, и я ответил, что да, и она заставила меня пообещать, что я отведу ее туда и покажу все улицы и пляж из рассказа. Я согласился и поцеловал ее, и она показалась мне очень нежной и взволнованной.

Мы вышли из гостиницы; я сжал ее в объятиях и поцеловал. На небе были облака.

Мы зашли в бар перекусить, съели несколько кусочков пиццы, с неба посыпался мелкий, но частый дождь. Мы укрылись сперва под балконом дома, потом на вокзале, пока ждали поезд, чтобы сесть на него и вернуться домой. В шесть вечера мы снова были в Неаполе.

Мой отец сказал, что пора платить штрафы. Он предложил занять мне очередь, но платить я был должен сам.

– Хорошо, – сказал я.

На следующий день, не теряя напрасно времени, принял душ и вышел из дома, в точности как человек, очутившийся перед очень высокой горой, на которую он должен во что бы то ни стало взобраться.

На улице у банкомата, в нескольких метрах от мусорных контейнеров, меня накрыла вонь гниющей рыбы, и я увидел на асфальте дохлую мышь. Мозг высыпался из ее раскроенного черепа, словно какая-то разновидность пыли. Я смотрел на мышь и задавался вопросом, происходит ли с людьми точно так же, превращается ли их мозг в пыль, пытался вспомнить все, что знал об этом.

Я прошел мимо вокзала, нигериец просил милостыню у колбасного магазина. Он посмотрел на меня пару секунд, но ничего не сказал. Я подумал, что все понимают, кто я такой, и мне это не понравилось.

Я дождался своей очереди и снял 350 евро, потом запросил остаток по счету. Вылез чек, я так спешил посмотреть, что почти вырвал его из автомата. Сверху было написано, что у меня осталось 1500 евро, и мне захотелось плакать. Я сложил счет и засунул в кошелек. Попробовал пересчитать свои расходы и понять, где, в какой момент я превысил лимит, потому что за пару недель умудрился потратить столько же, сколько обычно тратил за пару месяцев. Тридцать лет на этом свете, шесть из них проработал в навигационной компании, три с половиной года ходил по Средиземному морю на корабле, гнул спину каждый день, иногда круглые сутки, и, несмотря на это, у меня осталось всего 1500 евро. Мне внезапно стало ясно, что теперь я не могу больше позволить себе начать жизнь с нуля в Лондоне или в каком-нибудь другом городе, сама мысль о таком – роскошь. Потом я подумал, что Нина высасывает из меня не только любовь, но и деньги, если наши отношения вообще можно назвать любовью. Я проклял ее, потом проклял себя, и работу, и ненужный университет, и все остальное, чем я занимался. На углу, перед выездом на объездную дорогу, я на секунду остановился, чтобы проклясть все получше, более вдумчиво. Подумал, что лучше всего разорвать наши отношения, как ампутируют зараженную конечность, отказаться от того, что больше никогда не сможет шевелиться. Я подумал, что у Нины тоже были такая возможность и время, чтобы это сделать. А вот у меня времени, наоборот, не было, было только 1500 евро на счету.

В табачном киоске я купил пачку «Голден Вирджиния», 7 евро и 80 центов. Я вышел на улицу и задумался, не стоит ли бросить курить.

Открыл входную дверь, потом поставил кастрюлю на огонь. Я смотрел на раковину и на капли, катящиеся из крана, и думал, какой поступок сейчас будет правильным, независимо от того, чего на самом деле мне хочется. Подумал, что, если к зиме стану бедным, к лету будет еще хуже. Нина захочет поехать на море или куда-то еще, а я не смогу даже вый ти из дома. Подумал, что было бы неплохо увидеть Нину в купальнике, а потом без него, с белыми следами на темной от загара коже.

Я посолил пасту. Взял баночку песто из холодильника и поставил рядом с горячей кастрюлей. Взял телефон, засек время и положил опять в карман. Открыл пачку фузилли и отмерил на белых весах ровно 165 грамм. Подумал, что через какое-то время не смогу себе позволить тарелку пасты, даже такой дешевой. Внутри стало зарождаться беспокойство. Когда оно покатилось по горлу, почти дошло до рта, меня отвлекла вибрация телефона. Я вытащил его, но не узнал номер.

– Алло?

В трубке послышались какой-то шум и шорох.

– Алло? – повторил я.

– Алло.

– Алло. Кто это?

– Аморесано? – спросил голос, показавшийся мне очень уставшим. – Аморесано, это Ла Каприя.

– Не понял, – сказал я.

– Ничего не слышу, – повторил голос, не знаю, мне или кому-то другому. – Аморесано, это Ла Каприя!

– Это правда вы, синьор Ла Каприя? – спросил я и высыпал пасту в воду.

– Да, Аморесано, это я. Я прочитал ваши рассказы, и, признаюсь, они мне очень понравились. Там надо кое-что переработать, не скрою, но у вас есть голос, свой стиль. Меня очень впечатлила ваша манера письма.

Я начал плакать, вот так вдруг, ни больше ни меньше, как ребенок. Глубоко вдохнул в бесполезной попытке найти свой обычный голос.

– Это правда вы, синьор Ла Каприя?

– Вы слышали, что я вам сказал?

– Да, – сказал я и вытер глаза краем свитера.

Я сказал, что он меня очень обрадовал, даже и представить нельзя, насколько. Я был счастлив. По-настоящему счастлив. Абсолютно счастлив. Я спросил, чем ему понравились мои рассказы, что именно в них его зацепило.

– Ничего не слышу, – ответил Ла Каприя, и потом снова послышался шум.

Я помешал фузилли большой деревянной ложкой. Почувствовал, что в горле стоит комок. Сглотнул.

Я сказал ему, что хотел бы встретиться, что он написал великолепный роман и что для меня он своего рода легенда.

– Кто? – спросил он.

– Синьор Ла Каприя, мне бы очень хотелось встретиться с вами, – повторил я.

– Со мной?

– Да, если вы не против.

Он ответил, что я могу приезжать, когда захочу, он не часто выходит из дома. Потом уточнил, что я могу навестить его послезавтра в одиннадцать.

Этот разговор положил конец всем моим благим намерениям. Я позвонил Нине.