Общество мертвых пилотов - Николай Горнов Страница 31

А вот дальнейшие события восстанавливались в памяти только фрагментами. Сначала, как он помнил, общежитие стало вдруг раскачиваться, наклоняться то влево, то вправо, а потом его комната вообще потеряла геометрическую стройность линий. Все звуки стали невероятно звонкими, как будто он оказался в большой пещере, и со всех сторон обрушилось многократное эхо. До того Беляков ни разу не попадал под ментальную атаку и никакого опыта обороны у него, естественно, не было, тем не менее, Гриша успел понять, что происходит, частично «закрылся», рухнул на пол и заполз под кровать, сжимая уши руками.

Почему он решил, что под кроватью самое безопасное место – непонятно. А может, ему просто повезло. Ментальная атака оказалась короткой. Секунд через пять его комната уже приобрела прежние очертания. Выждав еще пару минут, Беляков выбрался из-под кровати и осторожно выглянул в окно. Там был настоящий природный катаклизм. Тугие струи дождя падали с неба почти вертикально, потоки воды закручивались водоворотами и неслись вниз – сначала к забору, а потом еще дальше, в Неву. Если бы не вспышка молнии, то он бы и не разглядел человека, который стоял под окном. Тот был одет в темный армейский брезентовый плащ с капюшоном. Гриша подумал, что это Коля Бобров, приоткрыл створку и чуть не оглох от очередного безумного раската грома.

Человек взмахнул рукой. Из-за шума дождя Гриша не смог разобрать ни слова, и, проклиная Колю последними словами, спрыгнул вниз. Естественно, что через несколько секунд он вымок до нитки. Первый же порыв ветра превратил зонт в бесполезную тряпку. сразу вывернул купол зонта наизнанку, и зонт обвис в руках бесполезной тряпкой. Пока Гриша пытался спрятать голову под пиджаком, Коля Бобров почти скрылся за углом общежития. Оскальзываясь и чертыхаясь, Гриша бросился за ним следом и даже не сразу заметил, как стена дождя вместе с городом Ленинградом осталась позади. Он выскочил на солнечную поляну, с трех сторон окруженную молодым сосняком, щедро расточавшим терпкий запах хвои.

Человек обернулся и снял капюшон. Беляков опешил. В этот раз вместо Коли за ним пришел Генсек.

– Здравия желаю, товарищ маршал Советского Союза!

– Приятно слышать настоящий командный голос. – Генсек улыбнулся. – Молодец, старлей. А знаешь, кстати, почему мне генералиссимуса не присвоили? Побоялись, что я свое звание выговорить не смогу…

– У вас что-то случилось, Леонид Ильич? – забеспокоился Беляков.

– Случилось? – Генсек в задумчивости пошлепал губами. – С чего ты взял?

– Ну, погода сегодня не подходящая для прогулок. И вообще…

– Да, погода лихая, сиськи-масиськи, – проворчал Генсек. – Но мы в войну и не такое видали. Помнится, когда под Новороссийском стояли, вот тогда был ливень так ливень. И ничего, не раскисли…

Генсек сбросил плащ, покрутил в руках мокрый ком брезента, а потом положил его прямо на траву. Некоторое время они шли молча. Солнце с трудом пробивалось сквозь густую сосновую крону. На тропинке было сумрачно. Еще не осень, но уже и не лето. Градусов двадцать максимум. Как в конце августа или в начале сентября. Гриша непроизвольно поежился. Мокрая одежда липла к телу, и в тени она не высыхала.

– Передохнем? – поинтересовался Беляков, перехватив взгляд Генсека. Тот остановился и с явным облегчением опустился на кучу опавшей хвои. Беляков присел на корточки. Мокрые брюки и сухая хвоя – не самое удачное сочетание.

– Просьба у меня к тебе будет… кх-м, – сказал Генсек, откашлявшись. – Учти, никто знать ничего не должен. Мы с тобой вообще сегодня не виделись. И ни о чем, естественно, не говорили. Разумеешь?

– Разумею, Леонид Ильич.

– Молодец. Значит, не ошибся я в тебе.

Генсек достал из кармана плотный пакет из знакомой непромокаемой ткани и протянул его Белякову.

– Только так спрячь, сиськи-масиськи, чтобы ни одна живая душа его не нашла. Сможешь?

– Постараюсь, – смутился Гриша. Но все же не удержался и спросил: – А что там?

– Смерть моя, – криво усмехнулся в ответ Генсек. – Сам-то как думаешь?

Гриша понял, что лучше ему сейчас вообще ничего не думать, и промолчал.

Генсек трясущимися руками выудил из кармана нераспечатанную пачку сигарет «Новость», с трудом достал сигарету и долго разминал ее между пальцев. Понюхал высыпавшийся табак, тяжело вздохнул.

– Новый анекдот слышал про мою речь на 7 ноября? Нет? Зря. Достаю я, значит, свою бумажку из кармана пиджака и начинаю читать: «Коммунистическая партия и весь советский народ глубоко скорбят по поводу кончины нашего незабвенного Леонида Ильича…». Кладу бумажку назад, достаю из второго кармана. Откашливаюсь и опять читаю: «Весь советский народ глубоко скорбит…». Все в недоумении. Но молчат. Я достаю из внутреннего кармана третью бумажку, а там опять: «Весь советский народ глубоко скорбит…». Вот черт, говорю, неужели мы с Андроповым опять пиджаками случайно обменялись?..

Дальнейших событий Гришина память по каким-то причинам не сохранила. Ему вспоминалось только ощущение сильной усталости. Словно он прошагал в тот день километров пятнадцать по пересеченной местности. Еще он помнил, как намаялись техники, пока вынимали его из машины. А потом всей стране официально объявили, что всеми горячо любимый Генсек умер. И это случилось в тот день, когда Гриша встречался с ним на Высоте…

* * *

В первый день, когда Беляков узнал о смерти Генсека, его чуть не стошнило прямо на пороге столовой. Весь второй день он пил только горячий чай с сухарями, но тут произошел новый конфуз – диарея. Причем, такой силы и частоты, что даже в санчасть за таблетками Белякову пришлось лететь пулей. Естественно, его сразу отстранили от полетов, хотя весь полк приказом Министра обороны был приведен в состояние повышенной боевой готовности. В дни всенародного траура боевую вахту на Высоте несло такое количество пилотов, что командиру полка пришлось задействовать все резервы. Часть боевых машин, по настоянию зампотеха, даже сняли с консервации, чтобы генераторы успевали «остывать» между вылетами.

Расконсервированные машины часто отказывали на взлете, были тяжелы в управлении, и пилоты приземлялись в поту и мыле. Технические службы сбивались с ног, не успевая с ремонтами и техобслуживанием. Дежурные техники не спали сутками. Но никто не роптал, все понимали, что ситуация нештатная. Хотя натовские пилоты, судя по всему, тоже получили приказы не поддаваться на провокации вероятного противника и старались держаться корректно, но нервы сдавали у всех. И призрачная граница между войной и миром стала в одночасье еще более призрачной. А в некоторых местах она и вовсе не ощущалась…

К похоронам, которые целый день транслировались по радио и по обоим телевизионным каналам, Гришин кишечник уже перестал чудить, а желудок хоть и с трудом, но уже принимал пищу. В итоге начмед пошел ему навстречу и разрешил покинуть санчасть досрочно. Все время трансляции Беляков молча просидел у телевизора, внимательно вглядываясь в мутный черно-белый экран. Когда похоронная процессия стала неумолимо приближаться к Красной площади, он попытался разглядеть лицо Генсека в заваленном траурными цветами гробу, но операторы упорно избегали крупных планов, и Гришу никак не отпускала мысль о том, что все происходящее – не более чем плохо отрепетированный спектакль. Когда гроб неуклюже съехал в сторону, сорвался с крайних канатов и ухнул в могилу с гулким грохотом, Беляков встал и ушел. В тот момент он даже не сомневался, что к Генсеку, которого он знал лично, торжественные похороны не имеют никакого отношения…