Скверные истории Пети Камнева - Николай Климонтович Страница 31

На середине второй бутылки Петя сделался патриотом. Он вспомнил о своем православии и о своих дворянских корнях. Он декламировал строки неизвестного мне автора:

Тихим вздохом, легким шагом,

через сумрак смутных дней

по лугам и по оврагам

бедной Родины моей,

по глухим ее лесам,

по непаханым полям

каждый вечер бродит кто-то,

утомленный и больной…

И Петя принялся настаивать, что только здесь, в наших палестинах, можно узреть фаворский свет, и я, черт бы его побрал, никак не мог вспомнить, что это такое, читал где-то у Пастернака. Потом Петя тихо и скорбно возгласил, что, мол, Бог мой, как печальна наша Россия, как неинтересна наша страна и сколько в ней неприятного. Кажется, он употребил выражение самодельная страна и задал мне на засыпку вопрос: какие, на мой взгляд, в России самые печальные места? Кладбища, наверное, предположил я. Да нет же, не погосты и не тюрьмы, а самая последняя здесь тоска – это тоска вокзалов, потому, наверное, что они сулят дальнюю дорогу, дальнюю непременно, потому что в России нет коротких дорог …

Потом по обычному русскому сюжету мы стали ругать Запад, ругать оттого, наверное, что там не были и никогда, скорее всего, не будем. Больше всего от Пети доставалось Америке. Чего стоит цивилизация, построенная на грамматическом невежестве?! Этот генерал Грант хотел написать на приказе all correct, а написал OK, то есть сделал сразу две грамматические ошибки. И на этом оказалась построена великая страна, на этом самом позорном ОК. И это междометие повторяет весь мир, как мы, – во б… ! И тут Петя допустил логический сбой и застонал: да и куда ехать к этим окейщикам, ведь сожрет тоска по ненавистной родине… ах, эта ненависть и эта ностальгия, ах, эта скорбь по идущему сквозь пространство и пургу поезду…

– Я ведь буду скучать даже по этой своей норе, – говорил Петя, – по соседкам по подъезду, наконец…

Тут раздался звонок: не в дверь Пети непосредственно, а звонок с площадки, которая была отделена от квартир тамбуром и дверью с матовым пупырчатым стеклом.

– Это Варька пришла попрощаться, – сказал Петя весело и пошел открывать. Вернулся он один, бледный и испуганный, каким я его никогда не видел. Боже , простонал он, она нашла меня и здесь … И тщательно запер дверь квартиры.

– Кто? – спросил я, заразившись Петиным перепугом, потому что Петя так дрожал, будто только что столкнулся лоб в лоб с нечистой силой. Только что не крестился.

– Надька, – сказал он и опустился на стул, – я увидел ее сквозь стекло. И узнал. Это точно она. Стоит там и дышит. Но я ей не открыл.

Смотреть на моего друга было жалко. Я подлил ему виски, ничего не спрашивая, ожидая, когда он сам расскажет. Петя выпил и сказал:

– Она преследует меня много лет.

Звонок повторился, Петя содрогнулся.

– А что она хочет? – спросил я. – И кто она?

– Аспирантка. Философского факультета. Из Краснодара. Я ее и видел-то два раза в жизни. – Он взглянул на меня и замотал головой: – Нет, нет, у меня с ней никогда ничего не было. Я ее не знаю, понимаешь?

– Ничего не понимаю, – признался я.

Тут раздалось еще несколько настырных звонков: один за другим.

– Она писала мне письма. Она преследовала меня. Она звонила моей матери. Она сумасшедшая. Однажды я получил от нее посылку из Крыма, там было много кусков мыла, пересыпанных галькой, представляешь, – сказал Петя в отчаянии. – И вот что самое плохое – я это мыло постепенно использовал. Смылил, так сказать. Не из жадности же, далось мне ее мыло, но я просто не знал, куда отправить его обратно.

– Она хочет любви? – спросил я тихо.

– Хуже, – прошептал Петя с ужасом, – она хочет от меня ребенка.

Я хотел было высказаться в том смысле, что это не самое страшное, но прикусил язык, вспомнив, что деторождение – больная для Пети тема. Он и сейчас, как ни был напуган, успел припомнить пару коронных своих цитат: из Плутарха, который, цитируя Геродота, писал, что фракийцы оплакивали родившегося, который идет навстречу многим печалям, а если кто умирал, того они выносили с приветом и радостью . Успел он приплести и Иова, который якобы заплакал от жалости , когда ему сообщили о рождении сына. Дальше последовало опять нечто античное, гекзаметром:

Лучший жребий человека совсем не родиться,

Не видеть ни света дня, ни солнечных лучей, —

и тут раздался грохот, звон разбитого стекла, тяжелый стук, как от падения на пол человеческого тела. И потом – ни звука, что было особенно зловеще.

– Ну, хочешь, я открою, – предложил я.

Петя обреченно помотал головой. В тамбуре под самой дверью лежало на полу в луже крови тело маленькой женщины. А сама матовая дверь на лестничную клетку была прошиблена, зияла торчавшими кое-как треугольными осколками.

– Ее надо срочно убрать, – сказал я, – помоги мне.

Вдвоем мы затащили тело в квартиру, оно оставляло кровавый след на полу, и, поскольку Петя впал в ступор, мне пришлось самому замыть кровь в коридоре.

– Спасибо, – сказал Петя довольно безучастно, когда я кончил, – кажется, с ней ничего страшного, она только порезала руки, когда разбивала стекло. Надо бы перевязать, но у меня и бинтов нету…

– Я чайник поставлю, – предложил отчего-то я, от растерянности, наверное, соображая, что нам делать.

В ответ Петя, глядя на окровавленную гостью, прочувствованно продекламировал:

Возьми обратно этот чайник,

Он ненавистен мне навек:

Я был премудрости начальник,

А стал пропащий человек.

– Это ты сам написал? – спросила раненая.

– Нет, Корнеев.

– Знаешь что, кончай херню. Звони соседям, – сказал я, уже сердясь на него, – что ты сидишь. Как вы? – спросил я у девицы.

– Надежда, – сказала она, по-видимому не расслышав, поскольку не отрывала глаз от Пети, который отвернулся и набирал номер телефона. Раны промыли водой с виски, пришла снизу Варя, принесла бинт, перевязала подпольщицу, ни о чем не спрашивая. Тут же пришла и милиция, которую вызвала нервная соседка снизу. И здесь Варя оказалась на высоте. У безучастного Пети спросили лишь, прописан ли он здесь, он предъявил сержанту паспорт, а Варя тем временем втолковывала младшему лейтенанту, что, мол, ничего страшного, у ее подруги в руках лопнула бутылка шампанского.

– А дверь? – хмуро спросил милиционер.

– В дверях и лопнула, товарищ лейтенант, – объяснила Варя, повышая его в чине, – вы же знаете, какие теперь у нас делают бутылки. – И кокетливо добавила: – И какое шампанское.