Любовь среди рыб - Рене Фройнд Страница 31

Почему всегда мне? Почему всегда одно и то же? Фред принялся было за уборку дома, то есть хижины, но эйфория того, первого раза никак не возникала.

Есть две вещи, хуже которых для меня ничего нет, думал Фред, ползая на коленях и отдраивая дощатый пол.

Первое — когда меня кто-нибудь обманывает. Это приводит меня в бешенство, но, правда, не более того.

Второе — когда кто-нибудь внезапно пропадает. Это делает меня беспомощным. Это почти убивает меня.

Древний страх быть покинутым — это чувство Фред мог вызвать в себе в любой момент. Да он и без вызова постоянно повторялся в его жизни. Сам Фред ни с кем не расплевывался. Он никогда не разрывал отношений. Фреда всегда покидали. Покинул отец. Покинул Курт, друг, с которым они в детстве проводили вместе каждую свободную минуту и который вдруг ни с того ни с сего перестал с ним играть. Покинула первая любовь Надя, с которой у него было свидание на автобусной остановке, и она, холодно помахав ручкой, уехала, а Фред бежал за автобусом. Покинула вторая его любовь Кати, которая — на его взгляд, совершенно беспричинно и не дав никаких объяснений, — в один прекрасный день просто больше не захотела иметь с ним ничего общего. «Но ты ведь на меня не сердишься?» — этот вопрос Фреду порой приходилось слышать годы спустя, и это косвенное признание в дурном поступке ничуть не умаляло, а наоборот, усугубляло старую обиду.

Последней его покинула Шарлотта. В один прекрасный день она вдруг пропала. И как он ни обвинял себя самого, как ни усматривал истинную причину в страхах и их постоянном возвращении, а все же ему всякий раз было больно.

Внезапно оказаться одному. С тех пор как отец исчез из моей жизни, этот страх так и живет во мне, думал Фред, орудуя у плиты проволочной щеткой. Для восьмилетнего венского ребенка семидесятых Берлин был где-то далеко, на другом континенте, за железным занавесом. А по другую сторону занавеса был я, и иногда мне кажется, что я все еще там, утыкаюсь носом в этот железный занавес. Когда мама уходила в магазин и иной раз задерживалась там дольше обычного, оттого что встретила кого-то и зашла в кафе, я чуть не умирал дома от страха. Мне было совершенно ясно, что теперь я остался совсем один, она наверняка тоже от меня сбежала — или попала под машину, или ее убили, затащив в какой-нибудь подвал, и полиция сообщит мне эту ужасную новость, или позвонят сами преступники, или меня придут забирать люди из детского дома и скажут: твоя мама, к сожалению, больше не вернется, она уехала, ее нет, она умерла, навсегда, навеки, — и я больше не способен был ни думать, ни делать что-нибудь, даже плакать не мог из-за оцепенения, я просто сидел, одеревеневший, у меня стыли руки и ноги, и в голове тоже не было ни кровинки. И только когда в замочной скважине шебуршал ключ, в прихожей ставилась корзинка с покупками — вот тут и прорывались наружу мои горячие слезы, я размазывал их по щекам и выбегал в прихожую, бросался к маме на шею, она была такая теплая, такая мягкая и живая. Тут. Для меня. Вокруг меня.

— Что случилось? — спрашивала она.

— Ничего, — отвечал я.

Она никогда не допытывалась, отчего я плакал. И чувство одиночества опять возвращалось, хотя я был уже не один. Одиночество — не то слово. Отделенность. Отделенность от всего. Никто бы про меня такого не подумал. Ведь я был такой забавный!

Фред отбросил свои раздумья в прямом смысле слова в сторону. Он как раз очутился у окна. Замерев, смотрел на озеро. Вон там, на мостках, они лежали еще позавчера. Ему казалось, что Маре он тоже нравится. Видимо, это было не так. Вчера он напрасно прождал ее целый день. Сегодня он уже не ждал. Больше она не придет. Она уехала. Такие вещи Фред чувствовал.

Внезапно послышался шум мотора. Может, на сей раз он ошибся! Фред выскочил из хижины. Навстречу ему шел Август. В руке он нес исполинский кусок грудинки. Сунул его Фреду.

— Спасибо, — скромно сказал Август.

— Вот это было ни к чему, — сказал Фред. Он смущенно погладил Айшу.

— Ну что, — спросил Август, — ты больше не куришь?

— Курю, — ответил уличенный Фред. С этим Августом всегда оказываешься в положении обороны. Разве что когда спасаешь ему жизнь. Но такая возможность, несомненно, предоставляется не так часто.

Они сели за стол перед хижиной, свернули свои папироски и закурили.

— Большинство людей живут так, как будто они никогда не умрут. И умирают они так, как будто никогда не жили, — сказал Август.

Фред как следует прочувствовал эту фразу и кивнул. Потом сказал:

— Однако ты со своими альпийскими жизненными премудростями можешь кое-кому и на нервы подействовать.

Август рассмеялся:

— Ну наконец-то дождался от тебя правды! А я уж думал, ты никогда не скажешь, какой я назойливый. А где, кстати, твоя подруга?

— Какая подруга?

— Ну-ну, не прикидывайся. Твоя русалка. Твоя женщина-рыба.

— Это не моя подруга. И я не знаю, где она.

— Э, да вы поссорились?

— Нет.

— Но секс-то у вас, по крайней мере, был?

— Не твое дело.

— А все равно интересно.

— Ни разу, вообще.

— А я не сомневаюсь, что в постели она хороша.

Фред раздраженно задергался:

— Хороша в постели, хороша в постели, что вообще значит «хороша в постели»? Либо двое понимают друг друга, тогда им все в радость, либо нет, тогда лучше оставить все как есть.

— А ты тоже усложнитель, — обнаружил Август. — Вечный мыслительный процесс у тебя в голове. Перебираешь все мозговые извилины, не найдется ли где чего посложнее. Нет ли подходящего препятствия. А кто ищет, тот всегда найдет!

— Ты мне правда действуешь на нервы, Август.

— Ты хотел с ней секса. Она хотела секса с тобой. И что в итоге? Она уехала, а ты в обиде.

— Не так все просто!

— Нет уж, все именно что просто! — Теперь настала очередь Августа раздражаться. — Посмотри вокруг! В мире есть только одна тема: секс. Размножение. Передача генов. Поддержание круговорота. Чего хотят цветы? Секса. Чего хотят лягушки? Секса. Чего хотят олени? Секса. Чего хотят твои рыбы? Секса. Все очень просто.

— Ах вон оно что, — сказал Фред, сам удивляясь своему циничному тону, — а как с водой? Чего она хочет? А облака — они тоже хотят секса? Слишком уж он однобокий, твой взгляд на мир.