Похождения проклятых - Александр Трапезников Страница 31

— Нет-нет, мы только приступаем к разминке! — зашумели все разом. — Все только начинается!

— Ну и оставайтесь со своей вечностью в разных ластах, — ответила она и ушла в облюбованную комнату, оставив аромат женщины.

Нам всем только на пару секунд стало немного грустно, но это скоро прошло.

4

Яков, пытливо поглядывая на Алексея, спросил:

— А вы что же, общечеловеческий гуманизм заменяете исключительно христианством? Даже в узком смысле только лишь православием, насколько я понимаю?

— А вы, видимо, совсем не признаете искупительной жертвы Христа? — в тон ему отвечал Алексей.

— Я прежде всего стою за права человека.

— Какие еще права? Которые выше прав общества?

— Разумеется. Слезинка ребенка и так далее.

— Так о слезинке рассуждал Иван Карамазов, который потом стал с чертом беседовать. Отцеубийца и богоборец. Это талмудизм чистой воды. Личность, выходит, права, если она одна владеет всей российской нефтью, доставшейся ей даром — и неподсудна, и ее не трожь?

А все общество, не со слезинками даже, а с целым морем слез, пусть спокойно загибается? Это ваши либеральные права человека?

— Каждому есть шанс спастись по-своему, — спокойно отвечал Яков. А вот Алексей, как я заметил, напротив, стал нервничать.

— Знаете, мне ваши слова напоминают историю, когда один еврей послал своего раба-гоя на дно колодца, забрать какую-то вещь, а сам убрал лестницу. Он ведь не убил его, просто не спас. Даже оставил ему право попытаться выбраться. И умереть. Может быть, даже толковал ему сверху об уникальности каждой отдельной личности. Хотя вряд ли.

— Я там не был, не знаю.

— Суть мирового процесса, — продолжил Алексей, — не в демократии и свободе, не в гипергуманизме или правах человека, о которых нам уже все уши прожужжали. Дай волю, из всего этого набора идеологем разовьется такой страшный тоталитаризм, что будет похуже фашистского или сталинского, которым теперь детей пугают. Вот тогда уж точно будет как в сто тридцать шестом ветхозаветном псалме: Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень! О слезинках моментально забудут. Фарисейство, возведенное в куб. Сказала же Мадлен Олбрайт после бомбежек, что гибель пятисот тысяч иракских детей вполне оправданна. Для них есть лишь одна уникальная жертва — Холокост. Все остальные, даже Распятие Спасителя, — лишь разжигание национальной розни. В вашем новом обществе христианин сможет надеяться только на должность мусорщика.

— Так в чем суть-то мирового процесса? — спросил Яков, опять подмигнув мне. С ума он сошел, что ли? Или у него такой тик нервный? Я вдруг почувствовал, что и у меня начинает дергаться веко. Прицепилась зараза.

— Суть не в противостоянии евреев и неевреев, а в разделении некогда богоизбранного народа на две церкви, как я уже говорил. На апостольскую, православную, новозаветную, которая приимет человека любой крови, и ветхозаветную, талмудическую, с печатью богооставленности, отрицающую искупительную жертву Христа и ожидающую своего Мессию. Мессия этот придет вслед за лжехристами и лжепророками, которые прельстят многих. Будет даже восьмой вселенский собор как сборище разбойников и безбожников, чтобы объединить церкви и верования. И будет восстановлен храм Соломонов, перед пришествием антихриста — в последние времена, когда часть ветхозаветных талмудистов вновь обратится ко Христу, спасется. Это станет искупительной жертвой всего Израиля. Но часть эту следует понимать не в количественном смысле, а в качественном, как святой остаток. Когда он созреет, то тайное станет явным. А до тех пор каждое личное, индивидуальное обращение иудея-талмудиста в православие имеет пророчески-преобразовательное значение. Господь не отвращается ни от кого. Он ждет и отечески взирает на каждого. Даже на тех, кто является бичом всех христианских народов.

— На меня, то есть? — усмехнулся Яков.

— Но бич тоже может быть целительным, — продолжил Алексей. — Он и в наказание, и в возмездие. Чтобы не забывался гнев Божий. Вы можете спросить, почему именно православные, а не католики, скажем, особенно радостно ждут каждого новообращенного иудея как совершительный факт, как поступок?

— Не спрошу, пожалуй.

— И не надо. Я все равно скажу. Потому что на православных, как истинных сынов церкви, первых ежегодно сходит чудо Небесного огня в Пасху у Гроба Господня в Иерусалиме. И этим Благодатным огнем, который не жжет, можно умываться. Пытались как-то, в 1580 году, вытеснить православных верующих из храма — и вытеснили, их место заняли, кажется, армяне-католики. Закрыли перед ними двери. Православные стояли на площади и молились в печали Богу. Тогда треснула одна из колонн у входа в храм, и из нее к ним вышел Святой огонь. С тех пор никто уже не дерзает оспаривать у православных права получения этой Небесной Благодати. А треснувшая колонна до сих пор стоит на том же месте.

— Я знаю, видел, — кивнул Яков. — Вы еще скажите, что русский человек без православия — дрянь человек, как писал Достоевский. Тот еще был фрукт. Или овощ.

— А почему же тогда не привести слова Гоголя, что надо поблагодарить Бога прежде всего за то, что ты — русский, потому что тебе более чем кому-либо иному открыт смысл жизни и смысл истории. Нужно только его рассмотреть внимательно, и тогда становится ясно, почему Русь назвали Святой.

— Шовинизм. Махровый.

Тут я обратил внимание, что и у засыпающего вроде Владимира Ильича вдруг тоже начинают дергаться веки. Он стал усиленно подмигивать то мне, то Алексею, то своему сыну. Прямо поветрие какое-то нашло. В ответ я также мигнул Якову, Алексею и Володе. Причем против своей воли.

— Последний земной путь Гоголя лежал в Оптину пустынь, — тихо произнес Алексей. — Это был не просто великий писатель, но человек, заколдованный Святой землей. И для него православие было не только в священном Иерусалиме или в Оптиной пустыни, но в самом его сердце. Он шел с одним ручным чемоданчиком — сундучком, и ему вдруг встретилась девочка с блюдечком земляники. Представьте себе: солнечная дорога, благодать и умиротворение вокруг, утомленный, измученный внутренней борьбой путник и — маленькая девочка с красными сочными ягодами. Как сколько? — сказала она ему, отвечая на вопрос. — Разве можно брать со странников? И отдала ему всю землянику. Это сама Россия, Русская земля подала ему ароматные ягоды в прощальный путь, под стрекотание кузнечиков и шум ветвей. И Вий с мертвыми душами вокруг сгинули. Все чары мира рассыпаются в прах перед этой маленькой девочкой, простодушно протягивающей блюдечко с земляникой, — перед православной Россией.

Он замолчал. Но, собственно, и говорить больше было не о чем. Все сказано этими его последними фразами. И все же спустя некоторое время Яков промолвил:

— Мощи Гоголя, кажется, также покоятся в Свято-Даниловом монастыре?

— Почему также? — спросил я, насторожившись.

— Потому что их вроде бы тоже расхитили в свое время? Кто-то писал, что и голову отрезали… Или сюртук.