Ангелы Опустошения - Джек Керуак Страница 31

Она немедленно опускается на пол словно совокупляясь и закатывает небесам припадок своими чреслицами – Она изгибается от боли, лицо ее искажается, зубы, ниспадают волосы, плечи ежатся и змеятся – Она остается на полу опираясь на руки и засандаливает свои дела прямо в публику где одни темные мужики, а некоторые еще мальчики из колледжа – Свисты! Музыка органа приниженная ложись-ка-ты-туда что-это-ты-там-делаешь типа блюза – Как же в самом деле она шаловлива этими своими глазами, раскосо-пустыми, и как она идет к правой ложе и показывает тайные грязные штучки сановникам и продюсерам там сидящим, какую-нибудь крохотную часть своего тела и спрашивает

– Да? Нет? – и уносится прочь и возвращается снова и вот рука ее подкрадывается к поясу и она медленно расстегивает юбку дразнящими пальчиками которые шевелятся и сомневаются, затем являет бедро, бедро чуть повыше, уголок лобка, уголок живота, поворачивается и являет уголок ягодицы, выкатывает кончик языка – изо всех пор ее сочится по́том сок – Я не могу не думать что с нею творит Ловкач в гримерной —

К этому времени я уже пьян, выпил слишком много вина, меня дурманит и весь темный зал мира вихрится вокруг, все это безумие и я смутно припоминаю еще с гор что все вверх тормашками и ух, ухмылка, усмешка, узмейка, утолейка жажды секса, что это люди делают в креслах зала в этой рушащейся пустоте фокусника хлопая в ладоши и завывая под музыку и девчонку? – Зачем все эти занавеси и портьеры и маски? и огни различной яркости играющие везде отовсюду, розово-розовые, сердечно-печальные, мальчиково-голубые, девочково-зеленые, черные как испанский капюшон и черно-черные? Уф, оу, я не знаю что делать, Непослушная Сарина теперь на спине на сцене медленно шевелит сладкими чреслами какому-то воображаемому Богочеловеку в небе который вечно берет ее в оборот – и очень скоро у нас будут беременные воздушные шарики и выброшенные резинки в переулке и сперма среди звезд и битые бутылки среди звезд, и скоро стены возведут чтобы удержать ее защитить в каком-то замке при Дворе Сумашпанского Короля и сцементированы стены эти битыми пивными стаканами и никто не сможет взобраться к ее подпруге кроме о́ргана Султана который засвидетельствует ее соки затем сойдет к себе в иссохшую могилу и ее могила со временем тоже иссохнет, после первых черных соков которые так любят черви, затем прах, атомы праха, атомами ли праха или великими вселенными бедер и влагалищ и пенисов какая будет разница, все это Небесный Корабль – Весь мир ревет прямо в этом театре и сразу за ним я вижу ряды сокрушающегося человечества что рыдает при свечах и Христа на Кресте и Будду сидящего у Дерева Бо и Магомета в пещере и змея и солнце подъятое ввысь и все аккадско-шумерские древности и старинные морские лодки уносящие куртизанок Елен на окончательное побоище и битое стекло крошечной бесконечности пока ничего не останется кроме белого снежного света проникающего везде по всей тьме и солнцу – клянчь, и электромагнитное гравитационное исступление проездом без слова или знака и даже не проездом и даже не будучи —

Но О Сарина приди ко мне на мое ложе напастей, дозволь мне любить тебя нежно в ночи, долго, у нас вся ночь, до рассвета, до восходящего солнца Джульетты и оброненного кубка Ромео, пока я не утолю свою жажду Сансары у входа твоих розовых лепестковых губ и не оставлю спасительный сок в саду твоей розовой плоти таять и высыхать и завывать еще одним младенцем в пустоту, приди сладкая Сарина в мои шаловливые объятья, грязной в чистом млеке моем, и я прокляну испражнение оставленное в твоей молочной всемогущей палате кисты-с-вульвой, твоей клоакальной ясности Клары всеприемлющей сквозь которую медленно блеется тягучей струйкой зальноспермь, к за́мкам в твоей закавыкистой плоти и я оберегу твои вздрагивающие бедра от сердца твоего и исцелую твои губы и щеки и Берлогу и полюблю тебя везде и в этом-то все и будет —

У кулисы она расчленяет лифчик и показывает проказливые титьки и исчезает внутри и представление окончено – вспыхивают огни – все расходятся – Я остаюсь сидеть потягивая свой последний возможный стакан, одуревший и рехнувшийся.

Нет никакого смысла, мир слишком волшебен, мне лучше вернуться на скалу.

В туалете я ору повару-филиппинцу: «Разве не прекрасные девчонки, эй? Разве нет?» и он не склонный признать это признается-таки в этом вопящему бродяге у писсуара – Я иду назад, наверх, пересидеть кино ради следующего представления, может в следующий раз с Сарины слетит все и мы увидим и ощутим бесконечную любовь – Но боже мой ну и кино же они крутят! Лесопильни, пыль, дым, серые изображения бревен плюхаются в воду, люди в касках бродят в серой дождливой пустоте и диктор: «Гордая традиция Северо-Запада» – затем следуют цветные картинки водных лыжников, я не просекаю, ухожу из кино левым боковым проходом, пьяный —

Как только я вываливаюсь в ночной воздух Сиэтла снаружи, на холме, кирпичных неонок служебного входа, выходят Чеснок с Ловкачом и цветной чечеточник спешат и потеют вверх по улице на следующее представление, даже на обыкновенной улице чечеточник не может и задыхается – Я понимаю что у него астма или какой-то серьезный порок сердца, не следует ему танцевать и тусоваться – Ловкач выглядит странно и обычно на улице и я понимаю что не он это делает с Сариной, а какой-нибудь продюсер из ложи, какой-нибудь леденец на палочке – Бедный Ловкач – И Чеснок Клоун Кулис Вечности, вот он болтает как обычно и треплется с большим заинтересованным лицом на действительных улицах жизни, и я вижу всех их троих актерами, комедиантами, печальными-печальными – За угол наскоро выпить или может откусить чего-нибудь съестного и бегом обратно на следующее представление – Зарабатывать на жизнь – Совсем как мой отец, ваш отец, все отцы, работающие и зарабатывающие на жизнь в темной печальной земле —