Подлинные имена бесконечно малых величин - Сергей Дигол Страница 31

Послышались короткие носовые выдохи: охранники оценили юмор босса максимально сдержанным смехом.

– Тысячу леев?

Анну будто затащили на какой-то аукцион.

– Нет? Семьсот? Пятьсот? Неужели меньше? Ребята, почем шлюхи на Скоростной?

Он обернулся, забросив руку на спинку стула. Комбинезон пожал плечами, остальные не решились даже на это.

– Видишь, ребята тоже не курсе, – с укором сказал он Анне. – Молодцы, не изменяют женам. Ну а тебя как угораздило? А как же муж, он-то, если не ошибаюсь, не на свободе?

Ее нервы оказались не железными. Рыдания прорвались сквозь песок, ладонями она закрыла мокрые глаза.

– Успокойте ее, – услышала она голос Бархатнюка, спокойный, словно ее реакция была частью его плана.

Ей не позволили долго прятаться. Она снова почувствовала сильные пальцы на запястьях и еще пальцы, отрывающие руки от лица и вливающие в нее минералку прямо из бутылки.

– Идиоты, она же захлебнется!

Окрик Бархатнюка отогнал мужчин от Анны, и она, выплюнув еще немного воды прямо на себя, с минуту откашливалась, прежде чем восстановить дыхание.

– Нет, ну что за люди! Извините, ради бога, парни погорячились. Привыкли к горячей работе, а помочь женщине – это намного сложнее.

Он снова усадил ее и сел сам.

– Глоток виски?

Закрыв рот ладонью, Анна помотала головой. Внезапно всхлипнула: перебитые струей воды рыдания вновь напомнили о себе.

– Ну хорошо, – сказал Бархатнюк, вытянув к Анне обутые в шлепки голые ноги. – Так как прошел первый рабочий день?

Прямо на пальцы ей текли слезы.

– Тут ка.., – она всхлипнула, -…кая-то ошибка.

– Да знаю я, – сказал Бархатнюк и прицелился ей в глаза своим знаменитым взглядом. – Боршевич?

Она сдала шефа рыдая, одним кивком головы.

– А что обещал? Что прокурор вытащит мужа из тюрьмы?

Его рука потянулась к бутылке виски. Вот она плеснула в стакан с толстым дном жидкость чайного цвета, вот поднесла стакан ко рту.

– Эх, Виталик, – вздохнул Бархатнюк. – А ведь хорошо начинал, заправщиком на одной из наших станций. Потом повысили до старшего менеджера. А потом решил, что сам может стать Бархатнюком. Дурачок, в Молдавии может быть только один Бархатнюк. Пока Бархатнюк не передумает. Чего он хотел от Сырбу?

Он не переменил позы и даже интонации, но вопрос изменил течение разговора слишком круто: лодка, в которой Анна, казалось, уже выжила после бури, в одно мгновение исчезла в грохоте водопада.

– Он хотел…, – всхлип, еще всхлип, – хотел, чтобы я спала с ним.

– Это понятно, – небрежно бросил Бархатнюк. – Боршевичу-то что понадобилось от прокурора? Какая информация? Бумаги? Файлы? Может, компрометирующие снимки из постели?

– Он не сказал. Ей-богу! Он сказал, потом скажет, когда я, – она съежилась, – ну, когда у нас все наладится.

Бархатнюк покачал головой так, словно впервые в жизни сталкивался с подобным идиотизмом.

– Вот кретин. Все-таки выше заправщика он не тянул. Еще сутенера прокурорского, как его там, подставил. Ну тот тоже хорош. Знаешь, сколько за тебя заплатили?

О чем это он, не поняла Анна.

– Десятку евро. Десять штук, нормально, да? – он так сиял, будто только что выиграл эти деньги в лотерею. – Как легко человек продает свое безбедное существование. Сраные десять тысяч евро! Да он… как его, ребята?

– Михай, – отозвался комбинезон.

– Михай. Ему платили трешку в месяц. Свою десятку он получал, считай, почти раз в три месяца. Нет, блядь! – стол зазвенел от ладони Бархатнюка. – Всем подавай все и сразу! Страна придурков! И это при том, что Боршевич еще уламывал его на эту подлянку! Ну и что теперь? Что этот самый Михай поимел? Объявление о розыске без вести пропавшего с собственной рожей на фотографии?

Руки Анны покрылись мурашками. Наступившая пауза не сулила ничего обнадеживающего.

– А Боршевич красавец, конечно. Неплохо прощупал Сырбу, видишь, – он кивнул Анне, – даже в постель к тому залез. Бизнес хотел отжать. Вот за этим ты ему и понадобилась. Следить за объектом, передавать информацию.

– Он сказал, что у фирмы проблемы, – не выдержала Анна. – Что будут проверки, что все из-за меня… из-за нас с мужем.

– Обманул, – равнодушно пожал плечами Бархатнюк. – Сам решил фирму схавать. Ну как сам – в компании таких же уродов. Прокат автомобилей, вот так-то. Твоему Боршевичу захотелось сдавать в прокат автомобили.

Он постучал пальцами по столу в ритме какого-то бодрого марша.

– Я же говорю, деградировал человек. Там не такой оборот, чтобы…, – Бархатнюк вскинул растопыренную пятерню. – Может быть, так он решил подобраться к другим бизнесам прокурора. Он главного не учел: все это не совсем собственность прокурора. Это, уважаемая Анна, мои бизнесы. Просто так удобнее. Чтобы думали на прокурора.

– Я не знала, – прошептала она. – Я ничего этого не знала. Он сказал… мужу…

– Бееедная женщина! – Анне показалось, что Бархатнюк запел. – Несчастная женщина.

Поднявшись, он одернул полотенце. Налил себе еще виски, залпом выпил.

– И мужа не спасла, и себя погубила. Конечно, погубила. Знаешь, что за такое полагается?

Она дергала плечами, всхлипывала и не пыталась утереть слезы.

– Даже Боршевича твоего не найдут. Разве что лет через тридцать.

– Н-не надо…

Ей показалось, или она прошептала это на самом деле?

– Эдуард, – Бархатнюк обратился к комбинезону, – будьте добры, принесите грушу.

Комбинезон ответил кривой улыбкой, которая могла означать как реакцию на необычайную любезность шефа, так и забавные воспоминания о предмете, который для Анны не означал ничего, кроме летних лучей сквозь накренившиеся ветви и спелые, утолщающиеся к низу плоды с жесткой кожей, от прокусывания которых по подбородку струится медовый сок.

– Вот она, – сказал Бархатнюк, когда комбинезон по имени Эдуард, вернувшись буквально через минуту (и как он успел дважды миновать зал с картинами, а потом, наверное, пересечь еще пару таких же огромных комнат?), положил на стол перед боссом прямоугольный, обитый красным бархатом футляр, для которого Бархатнюк заранее сдвинул пару бутылок и бокалов к фруктовнице в центре стола.

– Отличные были времена, – сказал он и чем-то щелкнул на футляре. – Двенадцатый, тринадцатый, четырнадцатый века. Даже пятнадцатый век. Святая, мать ее, инквизиция, – и футляр раскрылся на две половины.

Предмет, оказавшийся в руках Бархатнюка, напоминал монаршью державу, вместо шара оканчивающуюся чем-то действительно похожим на гигантскую грушу. Верхушка же, соединенная с грушевидным основанием коротким стержнем, была выполнена в виде старинного вензеля, словно сошедшего со средневекого герба.