Что сказал бы Генри Миллер... - Дэвид Гилмор Страница 31

— Если не хочешь, чтобы я тебе делал замечания за столом…

— Все в порядке, — перебил меня Джеси, не глядя в мою сторону, будто отмахнулся от назойливой мухи.

Господи, подумал я, зачем я эту рожу скорчил? Я ведь обидел его этой гримасой, даже унизил. Некоторое время мы продолжали сидеть так, будто ничего не произошло — сын жевал, глядя в тарелку, я смотрел на него, и решимость моя с каждой секундой улетучивалась.

— Джеси, — произнес я как можно мягче.

— Да?

Он взглянул на меня не так, как смотрят на отца, а скорее взглядом Аль Пачино на какого-нибудь придурка. Мы, должно быть, перешли какую-то грань. Ему уже осточертело это чувство страха передо мной, и он хотел, чтоб я об этом знал. Но на самом деле положение было значительно хуже, потому что теперь я начинал испытывать страх перед его раздражением.

— Ты не хочешь выйти на улицу перекурить? — предложил я. — И остыть заодно немного.

— Со мной все в порядке.

— То, что я рожу скорчил, было грубо. Прости меня.

— Да ничего, не бери в голову.

— Я хочу, чтобы ты меня извинил, ладно?

Джеси не ответил, думая о чем-то своем.

— Хорошо? — мягко продолжал я настаивать.

— Да, конечно. Заметано.

— Что? — спросил я еще мягче.

Он поигрывал зажатой в руке салфеткой, помахивая ею над незанятой частью стола. Может быть, он вспомнил ту сцену, когда Джеймс Дин поигрывал куском веревки?

И каждый раз отрицательно отвечал на все вопросы, которые ему задавали.

— Иногда мне кажется, что ты слишком сильно на меня давишь, — проговорил Джеси.

— Что ты имеешь в виду?

— Мне кажется, другие ребята не чувствуют себя так… — он подыскивал нужное слово, — такими парализованными, когда у них возникают проблемы с отцами. Некоторые просто посылают их куда подальше.

— Я не намерен дальше разговаривать с тобой в таком тоне, — сказал я, с трудом удерживая себя в руках.

— Мне тоже это не нравится. Но, может быть, ты слишком сильно на меня действуешь?

— Неужели?

— Мне не хочется из-за этого наживать неприятности.

Мне просто плохо становится, когда ты начинаешь из-за меня психовать.

Приглашая сына на ужин, который был мне тогда совсем не по карману, я никак не рассчитывал на то, что наш разговор примет такой оборот.

— Чего же ты боишься? Я ведь ни разу тебя не ударил. Я никогда… — тут я осекся.

— Я все еще как дитя малое. — Взгляд Джеси затуманился от досады и обиды. — Когда мы вместе, я всегда на взводе, а мне это совсем ни к чему.

Я положил вилку на тарелку, чувствуя, как к лицу прихлынула кровь.

— Ты сам влияешь на меня сильнее, чем тебе кажется, — признался я.

— Правда?

— Да.

— Когда, например?

— Например, сейчас.

— А ты не считаешь, что слишком сильно на меня влияешь? — Джеси посмотрел на меня.

Мне все еще было трудно взять себя в руки.

— Мне кажется, тебе хочется, чтобы я лучше о тебе думал, — ответил я.

— А ты не думаешь, что я все еще маленький мальчик, который до смерти тебя боится?

— Джеси, ты уже чуть не под два метра вымахал. Ты бы сам — прости меня за откровенность — мог меня поколотить, если бы тебе такое взбрело в голову.

— Ты считаешь, я на это способен?

— Я хочу сказать, что ты мог бы это сделать.

У меня возникло такое ощущение, что даже тело сына расслабилось.

— Теперь мне хочется выкурить сигарету, — сказал он и вышел на улицу.

Я видел, как Джеси прохаживается по другую сторону французских дверей. Через некоторое время он вернулся и сказал что-то бармену, улыбнувшемуся при этом, потом прошел через зал, и пока он шел, какая-то темноволосая студентка не сводила с него глаз. Когда пружинящим шагом, постреливая глазами направо и налево, Джеси подошел к столику, было ясно, что он счастлив. Он сел, взял салфетку и вытер рот. Он получил от меня то, что ему в тот момент было надо, подумал я, но скоро ему этого станет мало.

— Ты не хочешь поговорить об этом журнале пожарного? — спросил я.

— Конечно, — сказал Джеси, налив себе в бокал вина. (Обычно вино наливал ему я.) — Мне нравится этот ресторан, — добавил он. — Если бы у меня были деньги, я ужинал бы здесь каждый вечер.

Становилось ясно, что наши отношения меняются. Я чувствовал, что раньше или позже — хотя, скорее раньше, — мы, я и Джеси, вступим в противостояние, в котором я проиграю. Как и все другие отцы в истории нашего мира. Исходя из этого я и выбрал нашу следующую картину.

Вы помните эти слова: «Я знаю, что ты думаешь — он стрелял шесть раз или только пять. Ну что ж, по правде говоря, во всей той суматохе я и сам, должно быть, сбился со счета. Но если бы это был „магнум“ сорок четвертого калибра, самый мощный в мире пистолет, из которого тебе напрочь можно отстрелить башку, ты задал бы себе только один вопрос: а может, мне с этим повезло? Ну что, придурок, ты спросишь себя об этом?»

Когда Господь приберет Клинта Иствуда, эту речь будут передавать в новостях по всему миру, показывая, как Грязный Гарри смотрит сквозь прорезь мушки пистолета на неудачливого медвежатника, собираясь дать ему работу. Этот фильм — если не сами эти слова — вывел Клинта Иствуда в первый ряд ведущих американских актеров наряду с Джоном Уэйном и Марлоном Брандо. Два года спустя, в 1973 году, Клинту Иствуду позвонил один сценарист и сказал, что прочел где-то об эскадронах смерти в Бразилии, о том, как беспринципные полицейские убивают преступников, не беспокоясь о передаче их в суд. Как бы Грязный Гарри отнесся к тому, чтобы выявить такие эскадроны смерти и в полицейском управлении Лос-Анджелеса? Этот фильм вышел под названием «Высшая сила» [38].

Картина была снята. Когда она вышла на экраны, билетов было продано даже больше, чем на «Грязного Гарри». На самом деле «Уорнер Брозерс» за первые недели проката заработала на «Высшей силе» больше денег, чем на любой другой кинокартине за всю свою историю.

«Высшая сила» получилась гораздо лучше, чем сериал «Грязный Гарри», она только усилила влечение зрителей фильма к пистолету, из которого «со ста ярдов из тачки можно выбить движок».

— Но я не потому хочу тебе показать эту картину, — сказал я Джеси.

— Не потому? — удивился он.

Я поставил фильм на паузу в самом начале — когда инспектор Грязный Гарри Каллахен сходит с тротуара на залитую солнцем улицу Сан-Франциско и подходит к машине убитой жертвы, тело которой с дырой в голове застыло в салоне. Позади Иствуда на тротуаре виден какой-то длинноволосый бородатый мужик.