Что сказал бы Генри Миллер... - Дэвид Гилмор Страница 30

Я ПЕРЕЧИТЫВАЮ НАПИСАННОЕ и чувствую, что возникает впечатление некоторой легкости моего отношения к жизни, как будто меня мало что волновало, кроме фильмов, которые мы смотрели, и размышлений о том, что станется с моим отпрыском. В действительности дело обстояло иначе. Работы у меня к тому времени было немного: иногда писал рецензии на книги, иногда доводил до кондиции документальные фильмы, даже замещать отсутствующих учителей порой приходилось (что, конечно, в некоторой степени меня смущало, но совсем не так, как я опасался раньше — тщеславие мое при этом не страдало).

Я продал лофт в здании бывшей кондитерской фабрики и на вырученные деньги вместе с женой купил викторианский дом на самой границе китайского квартала. Мэгги, наконец, вернулась в свой дом. Как она была счастлива — ведь она целый год там не жила! Но Мэгги по-прежнему считала, что Джеси надо «жить с мужчиной». Я придерживался того же мнения. Так же думала и Тина, которой я был за это благодарен. На семейном празднике в Рождество моя тщедушная тетка с пискляво-скрипучим голосом, которая раньше работала директором школы, сказала мне:

— Не дай себя одурачить. Подростки требуют не меньшего внимания, чем новорожденные. Но это внимание должны им уделять прежде всего отцы.

После этого Джеси переехал к нам с Тиной, прихватив с собой три больших мешка (в такие мешки обычно складывают мусор), полных одежды, и кучу компакт-дисков без коробочек. Он обосновался в голубой спальне на третьем этаже, откуда открывался вид на озеро. Эта комната была лучшей в доме, самой тихой, с прекрасной вентиляцией. Я купил сыну репродукцию с картины Джона Уотерхауса, на которой запечатлены купающиеся в пруду обнаженные девушки, и повесил ее на стену между тремя плакатами: с изображением Эминема (тот сидит с умиротворенным видом парня, который сделал все, что должен был сделать, и выполнил все свои обещания); с изображением Аль Пачино с сигарой («Лицо со шрамом») и с изображением какого-то бандита с чулком на голове, направляющего зрителю в лицо девятимиллиметровый пистолет, и надписью «Скожи превет плахим робятым».

Теперь, когда я пишу эти строки, голубая спальня Джеси всего в нескольких ярдах выше меня. Она уже давно пуста, но одна рубашка сына все еще висит на дверной ручке. Сейчас комната лучше прибрана, компакт-диск с «Чунгкингским экспрессом» лежит на ночном столике рядом с книгами: «Временем перемен» Силверберга (Джеси так и не прочитал этот фантастический роман), «Глитцем» Элмора Леонарда (по крайней мере, эту книгу он не продал), «Казаками» Толстого (моя работа) и последним кулинарным опусом Энтони Бурдена, который Джеси здесь оставил, когда ночевал здесь со своей подружкой. Эти вещи действовали на меня как-то успокаивающе, как будто сын все еще здесь, по крайней мере, здесь еще витает его дух. Мне даже казалось, что в один прекрасный день он вернется обратно.

И все же, хоть это выглядит излишне сентиментально, иногда по вечерам, проходя к себе в кабинет мимо комнаты Джеси, я туда заглядываю. Лунный свет падает на его постель, в комнате на удивление спокойно, и мне трудно поверить, что он от нас ушел. Мы с ним собирались кое-что сделать с этой комнатой — переклеить обои, прибить деревянные вешалки для одежды, — но время вышло.

В китайский квартал пришла осень. В бескрайних лесах к северу от города зарделись листья. Женщины, проезжавшие мимо нашего дома на велосипедах, снова были в перчатках. Джеси нашел работу на неполный рабочий день у двух жуликоватых типов: он занимался тем, что по телефону уговаривал людей жертвовать деньги на какой-то «журнал пожарного».

Как-то под вечер я заглянул в его «контору» — маленькое грязное помещение, разделенное на шесть или семь клетушек, в одной из которых сидел какой-то белый парень разбитного вида, в другой — пакистанец, в третьей — очень толстая женщина (на столике перед ней стояла банка кока-колы), и все они говорили по телефону. Господи, подумал я, на какое же жалкое существование обрек я сына. Вот оно, то будущее, которое я уготовил ему!

Джеси сидел там вместе с этими людьми в самом дальнем закутке, прижимая к уху телефонную трубку, и что-то хрипло говорил в спертом воздухе помещения. Его постоянно подгоняли начальники, порой у него даже не было времени, чтобы в перерыве что-нибудь перекусить. Должно быть, он неплохо что-то продавал клиентам по телефону. Ему как-то удавалось находить с ними общий язык, уговаривать их, очаровывать, смешить, шутить и впаривать при этом свой товар.

Хозяева «компании» сидели в том же помещении — пройдоха-коротышка в желтой ветровке и его лощеный партнер, которого звали Дэйл, смахивающий на смазливого жулика. Я представился. Они мне сказали, что Джеси у них лучший парень. Номер первый «в торговом зале». За спиной я слышал чье-то бормотание, которое трудно было даже принять за английский язык, восточноевропейский акцент говорящего был настолько силен, что его речь скорее можно было принять за нарочитую пародию в какой-то комедийной телевизионной постановке. Из другого отсека доносилось что-то на бенгали. В третьем себе под нос бубнила женщина, ее голос прерывался таким звуком, будто кто-то посасывал через соломинку воду из стакана, в котором таяли кубики льда. Эти звуки чем-то напоминали скрежет лопаты по цементному полу.

Джеси вышел из своего отсека и, поглядывая по сторонам, направился ко мне расслабленной походкой, свидетельствовавшей о том, что парень в хорошем расположении духа. Он сказал:

— Пойдем, выйдем отсюда, поболтаем.

Ему явно не хотелось, чтобы я слишком долго общался с его начальством и наводил справки о «журнале пожарного». Потому что если бы я попросил дать мне экземпляр этого мифического издания, то его бы наверняка не оказалось под рукой.

В тот вечер я пригласил сына на ужин в ресторан «Ле Паради». (Если у меня есть какое-то пристрастие, то это не выпивка, не кокаин и не порнуха. Но поесть в приличном ресторане я люблю, даже сидя на мели.)

— А сам-то ты хоть когда-нибудь видел этот журнал пожарного? — полюбопытствовал я.

Некоторое время Джеси с открытым ртом жевал свой бифштекс. Может быть, меня с обеда от какой-то дряни слишком доставала изжога, но то, что он снова ел с открытым ртом, когда я ему четыре тысячи раз говорил этого не делать, вызвало у меня раздраженное отчаяние.

— Джеси, — взмолился я, — пожалуйста, прекрати.

— Что? — не понял он.

Я грубо его передразнил, сделав соответствующий жест губами.

В обычной ситуации Джеси бы улыбнулся (даже если бы ему это не понравилось), попросил бы извинения, и дальше все шло бы своим чередом. Но в тот вечер он от моей выходки слегка опешил. Мне даже показалось, что он слегка побледнел. Парень около минуты неотрывно смотрел в тарелку, как будто принимал какое-то решение, причем решение это было не из легких и требовало от него почти физического усилия. Потом просто сказал:

— Хорошо.

Но в воздухе явно повисла какая-то недосказанность, будто жаром на секунду повеяло, когда открыли и тут же захлопнули дверцу духовки.