Пока мы рядом - Ольга Литаврина Страница 31

Я встревожилась. Конечно, я сделала, как он просил. Вслед за телеграммой, не выдержав, сама позвонила в школу и подозвала Бесс к телефону. Пробовала утешить ее. Услышав, как горестно дочь плачет в ответ, я потеряла терпение и напустилась на мужа, требуя объяснить, что происходит! И тогда впервые Сименс четко и ясно рассказал мне, что поставки «товара», как он называл фэнтэзи, прерваны, возможно, на неделю и что на это время нам лучше обоим остаться одним – он знал, как мучительно проходят такие дни.

В тот раз я ему не поверила. Поставки задержали всего на три дня. Но с тех пор я стала тщательно следить за наличием запасов фэнтези в доме. Вы хотите узнать, что с нами было?

Трудно объяснить. В первый день мы с ним непрерывно ездили в машине по небольшому Оксфорду. Кругом переливалась рождественская иллюминация, сновали увешанные свертками и пакетами приличные граждане. А нам – я знала, что и ему тоже – казалось, что все затянуто липким черным смогом, сдавившим легкие. Праздничные лица и краски вызывали отвращение, в сердце царили уныние и безнадежность, хотелось как-то двигаться, хотелось зевать, чтобы не стучать зубами, и подпрыгивать на ухабах, чтобы дома не биться головой об стенку.

Дома мы распили рождественское шампанское – с таким же отвращением, не допив и половины бокала. А ночью лежали без сна, ощущая, как холодная судорога ползет от кончиков пальцев по всему телу. Ни аспирин, ни болеутоляющие, ни горячая ванна не помогали. К концу третьего дня мы дошли до предела терпения, за эти дни я ни разу не вспомнила о дочке – так плохо было самой! – и наконец появился долгожданный курьер. Муж еще мог сдержанно принять его, я же подслушивала под дверью, нетерпеливо дожидаясь, когда он уйдет. А выпроводив курьера, мы уже не могли ждать действия таблеток и ввели препарат друг другу в вену…

И до самого утра я была с вами, мушкетеры. Мы вырезали наши инициалы на скамье под густыми елями, окруженной плотным пахучим ковром хвои. Мы плавали на автомобильной камере по речке Пехорке, и, выбираясь на мелководье, я с визгом отдирала от щиколоток толстых черных пиявок. Мы воровали у коменданта кроликов и обустраивали их жилище в чаще дачного леса. Сидели вечером в клубе на киносеансе, где однажды мы с Киром чуть не поцеловались в темноте, но лишь ощутили россыпь колючих иголочек по всему телу. И до утра оставалось со мной свободное, независимое, необозримое наше счастье – тогдашнее, возле железнодорожного полотна в Малаховке…

Утром мы приняли свою обычную дозу и стали прежними – веселыми, гостеприимными, своими в среде оксфордских чопорных англичан. И Бесси, наконец-то взятая на рождественские каникулы, не заметила в нас ничего особенного.

Новым же в наших отношениях стало одно: я попала в зависимость от Сименса, и это придало ему спокойствие и уверенность. А моя жизнь теперь длилась от дозы и до дозы, и я не думала ни о чем, кроме этого.

Год назад, когда дочка была уже в старшем классе, я впервые решилась оставить Бесс и Сименса одних и приехать на открытие Венькиного реабилитационного центра. Сименс не возражал и даже дал мне поручение к Стасу. Все «свое» у меня было с собой, так что, думаю, вы ничего особенного во мне и не заметили. Вообще внешне, даже на собственный придирчивый взгляд, я изменилась мало.

А вот самочувствие ухудшилось кардинально. В дороге даже пришлось увеличить дозу. В аэропорту и в самолете на меня накатывали приступы тошноты и жажды, жар приливал к голове, струйками полз по спине пот, и горело лицо и тело. А порой меня колотил озноб и непроизвольная дрожь. Так что всю поездку вместо приятных впечатлений меня преследовали слабость и перемежающаяся лихорадка.

И только в нашем Краскове ко мне вернулись силы. И все мы, наши верные сердца «четырех», нашли друг друга похорошевшими, возмужавшими и уверенными в себе. А Венькин Центр и вовсе был великолепен. Правда, роскоши, мягких ковров, диванов и витрин с дипломами и достижениями было, на взгляд некоторых чинуш, явно маловато. Зато, на наш более глубокий взгляд, получилось главное. Господину Ерохину, как с некоторых пор стали называть скромнейшего Веньку, удалось сохранить неизменной трудноуловимую, живую и теплую ауру этого места – нашей «Звездочки», всегда наполненной детским смехом и беззаботными звонкими голосами. Домики центра реабилитации предстали перед нами без прикрас – легкие, открытые, без привычных, еще советских дверей под замками и устрашающих санитаров наготове. Здесь наркотик и алкоголь были врагами, с которыми боролись всем миром, в согласии с целительной силой природы и очевидной, непоказной заботой персонала. А держать насильно тех, кто сам еще не пришел к борьбе с этим врагом не на жизнь, а на смерть, – противоречило Венькиной программе. Здесь лечащий персонал был всегда готов прийти на помощь, но врачи не подменяли своей волей волю пациента. Ведь именно при такой подмене, как считал Ерохин, и становятся возможными, а где-то и неизбежными, последующие срывы. А Центр реабилитации в Краскове и заслужил государственную поддержку именно за результаты своей работы. Сюда приходили добровольно, а выйдя отсюда, в клиники уже не обращались.

Лечили в Краскове в основном молодежь – тех, у кого было будущее. Все «выпускники» Центра устраивались на работу или учебу, вели здоровый образ жизни, а кто-то стал известен тем, что поддерживал Центр, не афишируя своей благотворительности. В прессе потом много и восторженно – благо это не считалось рекламой – писали о Центре. А я думаю, что и вы тоже: успех Центра еще и в том, что он расположен в нашей «Звездочке», осенен нашей дружбой.

А тогда, в ту нашу неудачную встречу, я знаю, только мы (и только поодиночке) добрались до того неприметного флигеля – как раз на месте «звездочкиного» клуба! – где содержались самые тяжелые пациенты. Не то чтобы Венька сознательно скрывал этот флигель – видимо, просто получил соответствующие инструкции. Гостей водили всей стайкой по намеченному маршруту, а мы с вами, ребята, знали здесь каждый уголок.

Скольких обитателей «палаты № 6» повидали вы – не знаю. Я зашла всего в одну…

Да, в отличие от чистеньких и уютных комнаток выздоравливающих, здесь меня встретила хоть и маленькая – всего на одного человека, – но настоящая медицинская палата. От нее веяло казенностью, сверкающей стерильностью и – точно среди лета в зиму – мертвенным холодом обстановки.

Белье на постели здесь уже не отличалось чистотой. Наволочки и простыня в пятнах крови и пота и изгрызенный зубами (я-то знала, как это бывает!) пододеяльник у самого подбородка. Мальчик, прикованный к кровати. Когда я вошла, мальчик спал, и я довольно долго смотрела ему в лицо. Тонкая линия рта, строгие черты лица в сочетании с белизной кожи и черными длинными ресницами, бровями и слегка кудрявыми волосами. И даже во сне лицо его хранило следы такого нечеловеческого страдания, которое не понять, не пережив его…

Неожиданно мальчик проснулся. Я даже не поняла, какого цвета у него глаза, – так обжег меня его взгляд! Медленно, неотвратимо, от кончиков пальцев по телу под одеялом поползла тяжелая судорога. Я знала, как это бывает. Через минуту мальчик уже казался стариком: лицо посерело, одновременно как-то и сморщилось, и обтянулось, будто пергаментом, застучали зубы, гортань так свело, что он не мог вымолвить ни слова.