Путь хунвейбина - Дмитрий Жвания Страница 31

- Возьми, он тебя не укусит, - говорила она тем, кто проходил мимо, не желая брать бюллетень.

Пьер сказал мне, что у блондинки мать – француженка, а отец англичанин.

Мокки меня водила в профсоюзный центр. Огромное здание в центре Парижа. Все активисты Lutte Ouvriere должны обязательно состоять в одном из профсоюзов. Мы зашли в кабинет, в котором находилась молодая женщина, лет 28-30, худая блондинка, с длинными вьющимися волосами, в черной вязаной кофте. Она курила.

- Вам будет интересно познакомиться, - сказала Мокки. – Она и ее муж тоже были анархистами, а потом вступили в LO.

Блондинка посмотрела на меня – это был взгляд настоящей самки. Во всем ее облике было что-то кошачье. Она улыбнулась и произнесла в низкой тональности:

- Салю!

Она представилась, я забыл ее имя.

Мы с Мокки пошли пить кофе в кафе для работников центра. Ее знакомые, дамочки лет сорока, первым делом спросили меня:

- Что говорят советские рабочие?

По правде сказать, меня начал раздражать этот увриеризм.

Мы вернулись в кабинет, где сидела блондинка, он подмигнула мне и попрощалась почему-то по-итальянски:

- Сhiao, anarchico!

Во время своего следующего приезда в Париж, в сентябре 1991 года, я встретил ее опять в профсоюзном центре. Я сидел в кафе, Пьер куда-то отлучился. Вдруг кто-то запустил мне пальцы в шевелюру. Я поднял голову, рядом стояла та самая бывшая анархистка:

- Come sta, anarchico?

- Bene.

- Bene? Bello ragazzo! – сказала она, небрежно потрепала меня по волосам, а потом за щеку, как принято трепать за щеки детей в Грузии – двумя согнутыми пальцами.

Вернулся Пьер.

- Вы знакомы?

- Нас познакомила Мокки полгода назад.

- Пьер улыбнулся блондинке, та сказала «Сhiao» и отошла.

Честно говоря, я был озадачен ее поведением. Нет, мне, конечно, льстило ее внимание. Но откуда она узнала, что я немного говорю по-итальянски? Я рассказал о блондинке Лоранс.

Та улыбнулась:

- Неужели ты не понял, что она тебя соблазняла? Молодец, что не поддался.

Так или иначе, больше с блондинкой я не встречался.

В середине января моей вольной парижской жизни пришел конец.

- Завтра утром начинается стажировка. Вначале здесь, на квартире. А потом мы уедем, - сказал Пьер. - Тебе до завтрашнего утра нужно прочесть три текста Ленина: «К деревенской бедноте», «Что делать?» и «Государство и революция». Книги на столе в твоей комнате.

- Но я читал все эти книги.

- Ты их читал как студент, как анархист, а теперь тебе надо их прочесть с точки зрения троцкизма, то есть настоящего большевизма.

Читать Ленина, сидя в Париже, мне совсем не улыбалось. Я бы мог это сделать в России в любой момент. Но я не стал спорить. В конце концов я приехал в Париж по приглашению Lutte Ouvriere, чтобы стажироваться, учиться активистской работе, а не для того, чтобы бродить по улицам и музеям, сидеть в кафе.

Я погрузился в чтение, точнее я читал бегло, наискосок, потому что внимательно прочесть около 400 страниц до утра нереально.

Утром пришел высокий седой, немного полноватый мужчина с добродушным лицом, в очках. Он представился Жоржем. По тому, как Пьер и Сандра встретили его, я понял, что это - один из фактических руководителей Lutte Ouvriere.

Мы сели за стол, налили растворимый кофе.

- Что ты скажешь о брошюре «К деревенской бедноте».

- Мне кажется. Что Ленин написал его нарочито примитивным языком, рассчитывая, что ее будут читать передовые крестьяне, грамотные рабочие.

- Уи, дакор! Совершенно верно. Ленин всегда знал, для кого он пишет. Он мог писать сложные философские тексты, например, об эмпириокритицизме. Но если он писал для рабочих или крестьян, он писал максимально просто. Мне кажется, что вы это не совсем понимаете, не понимаете, что листовки вы пишите не для себя, а для людей. (Жорж говорил по-французски, а Пьер переводил.)

«А ведь верно говорит», - подумал я. Мы действительно порой мы писали радикальные тексты для самоудовлетворения. Но с другой стороны, меня раздражали тексты Lutte Ouvriere своей примитивностью, они слишком просто отвечали на сложные вопросы, а иногда и вовсе были нагромождением революционного пафоса.

Мы еще говорили с Жоржем о диалектической взаимосвязи текстов Ленина «Что делать?» и «Государство и революция». Меня не нужно было убеждать в необходимости строительства крепкой революционной партии, но Жорж и Пьер утверждали, что мы все еще стоим на позициях анархизма.

- Это подтверждает название, которые вы взяли: ячейки! – говорил Жорж. – То есть вы хотите показать, что не принимаете принцип демократического централизма. Ведь ячейки действуют автономно друг от друга, без общего плана.

Кроме того, в своей программе вы пишите, что призываете к саботажу. Да, рабочая партия может иногда призвать к саботажу, если речь идет, скажем, о военных поставках или отправке рабочих на фронт. Но зачем об этом писать в программе? Это тоже показывает, что вы не избавились от предрассудков анархизма. Вот вы еще пишите, что принимаете прямое рабочее действие во всех его формах, а высшим проявлением прямого действия считаете всеобщую стачку. Это тоже анархизм, синдикализм. Большевики-ленинцы высшим проявлением рабочего действие называют вооруженное восстание с целью взятия власти рабочим классом. А вы вопрос о власти не ставите, а это - коренной вопрос.

Словом, все пункты нашей маленькой программы были раскритикованы, в одном проявлялся анархизм, в другом – синдикализм, в третьем – маоизм. И не один не отвечал полностью критериям чистого большевизма! Мне было от чего прийти в уныние!

Вечером меня опять засадили за чтение. На этот раз мне предстояло проглотить ленинские рецепты борьбы с «грозящей катастрофой, «Очередные задачи советской власти», а также тесты Lutte Ouvriere о венгерских событиях 1956 года, кубинской революции, режимах в Восточной Европе.

И так пять дней подряд. Я читал Ленина, брошюры Lutte Ouvriere, а потом обсуждал их с Жоржем и Пьером, а они постоянно выводили это обсуждение на практический уровень нашей организации – РПЯ. Дошло до того, что я во сне читал Ленина. То есть тексты Ильича являлись мне во сне!

Потом мне Пьер рассказал, что Жорж не француз, а венгр, что он участвовал в восстании 1956 года, а когда его подавили советские танки – пешком ушел в Австрию, а после на попутках добрался до Франции.

Из квартиры я выбрался совсем ошалевший, чтобы погулять с Лоранс.

- Плохо выглядишь, - она оглядела меня оценивающим взглядом. – Чем ты занимался? Любовью? Все ночи напролЬет? Почему не звонилЬ?

Она шутила. Искрометный французский юмор!