Время золотое - Александр Проханов Страница 31

– А ваше описание баррикады у Дома Советов в девяносто третьем году. Как священник в золотой епитрахили вел крестный ход среди обломков арматуры, поломанных досок, кусков асфальта. И в эту процессию вставали православные, и «красные» офицеры, и писатели, и бомжи, и юноши с деревянными ружьями, и жених с невестой в подвенечном облачении, и какой-то старик, похожий на языческого волхва, и гитарист с гитарой, и какой-то иностранец, не знавший русского языка. Все шли под блеклым солнцем, неся перед собой икону. Вы смотрели на них, и вам хотелось рыдать.

Лицо Лангустова, сухое, едкое, в колючих морщинах, умягчилось и стало печальным.

– Их всех сожгли в ночных крематориях. А меня судьба сберегла и куда-то продолжает вести. – Лангустов, казалось, забыл о Бекетове и погрузился в себя. В ту глубину, где таилась неразгаданная загадка судьбы, кидавшей его по парижским притонам, интеллектуальным европейским кружкам, военным окопам, русским тюрьмам, и он летел, оставляя искристый след своих стихов и романов. Как сгорающий в ночи бенгальский огонь. – Зачем вы ко мне пришли? Я знаю, что вы не у дел. Порвали с Чегодановым. Мне не ясна причина вашего разрыва.

– Я служил Чегоданову, помогал ему, вдохновлял, устранял врагов, но только для того, чтобы уберечь Российское государство от падения. Мне казалось, что Чегоданов способен на рывок, на преображение, на подвиг. Что он начнет наконец долгожданное русское развитие. Но он ничего не делал – строил дворцы, купался в лазурных бассейнах, катался на горных лыжах, предавался наслаждениям со своей придворной гадалкой Кларой. Страна сгнивала, народ вымирал, мы проваливались в пропасть. И я понял, что спасение в революции. Пусть будет взрыв, пусть будет пролитие крови, пусть последуют неисчислимые несчастья. Но это остановит гниение, выведет на авансцену новых людей, спасет Россию. Выбирая между гниением и революцией, я выбрал Революцию. Но Революция – это вы. Вот почему я пришел.

– Но они украли у меня Революцию! – бурно воскликнул Лангустов, и зеленые жуки вспыхнули злобной бронзой. – Этот тупой буйвол Градобоев обокрал меня и увел мою возлюбленную, мою ненаглядную, мою неистовую красавицу Революцию. Он обманом овладел народной стихией и умертвил ее. Он превратил баррикады в эстрадную сцену. Уличные бои – в маскарадные шествия. Террористические акты – в жалобы на кремлевское начальство. Он могильщик Революции. Он положил на глаза Революции два медных пятака со своим изображением. Ненавижу его!

Эти последние слова Лангустов выкрикнул тонким, сорвавшимся голосом. Его бородка гневно трепетала. Морщины бежали в разные стороны, и казалось, вот-вот они разорвут кожу лица. Бекетов видел перед собой человека, снедаемого ревностью, изведенного ненавистью, которая лишила его чуткой бдительности. Делала беззащитным. Он был похож на черепаху, лишенную панциря. На змею, скользнувшую из чешуйчатой кожи.

– Наступает ваше время. Революция выбирает вас. Вы должны прийти на Болотную площадь и встать рядом с Градобоевым.

Лангустов захлебнулся клекотом, задрожал маленьким злым кадыком:

– Вы хотите, чтобы я встал рядом с этим претенциозным самозванцем Градобоевым, вскормленным на деньги ЦРУ? Или вы пригласите меня встать рядом с этим коммунистическим пельменем Мумакиным? Или с этой вислозадой куртизанкой Ягайло? Или с Шахесом, с этой рыбой фиш в чесночном соусе? С этими мелкими жуликами, смешными паяцами, колченогими карликами, которые за американские деньги имитируют русскую Революцию?

Лангустов хохотал, разбрызгивал блеск перстней, кожаная тапка с его ноги соскочила, и Бекетов увидел, что ногти его покрыты нежно-розовым лаком.

Диктофон на груди Бекетова бесшумно заглатывал этот дребезжащий хохот, визгливую брань, язвительные поношения.

– Я разделяю ваше презрение. – Бекетов направлял луч своей воли в маленький дрожащий кадык Лангустова, туда, где у древних рыцарей находился просвет между шлемом и нагрудным доспехом. – Площадь, которую еще и еще раз станет собирать Градобоев, будет переполняться толпой. Толпа от раза к разу станет приближаться к критической массе, за которой последует революционный взрыв. Но чтобы площадь рванула, нужен взрыватель. Все перечисленные вами герои не годятся для роли взрывателя. Состоят из негорючих материалов. В них нет взрывчатки. Их порох либо сырой, либо вовсе отсутствует. Вы – взрыватель!

Голос Бекетова зазвенел певуче и сладостно. Лангустов замер, превратившись в птицу, которая услышала манящий звук.

– Ваша маленькая яростная партия, как религиозный орден, готова воевать, жертвовать, побеждать. Вы воспитали когорту пассионарных бойцов, способных сдетонировать взрыв невиданной силы. Россия заминирована революцией. В каждом мегаполисе, в каждом городе, городке и селении притаилась революция, готовая полыхнуть и рвануть. Никто, кроме вас, не может крутануть взрыв-машинку. Никто не решится взорвать фугас революции. Но когда он взорвется, этой вспышкой озарится планета, содрогнутся небоскребы, авианосцы и храмы. Посыплются все устои этого мерзкого несправедливого мира. Побегут из своих рублевских замков тучные упыри. Кинутся вон из своих кабинетов продажные министры и депутаты. Станут улепетывать казнокрады, телевизионные лгуны и агенты полиции. Но их повсюду будет настигать возмездие. Их трупы в сточных канавах будут обгладывать собаки. Пепел от их сгоревших дворцов затмит солнце. И народ, прекрасный и яростный, пройдет по трупам своих мучителей, распевая революционные песни. Слова этих песен напишете вы, Лангустов. Русская революция будет вашей главной великой книгой, которую переведут на все языки мира!

Морщины Лангустова, казалось, сошли с ума. Метались во всех направлениях. Сходились в коричневые жгуты. Скручивались в канаты. И вновь разлетались, протачивая новые русла. Лангустов выбирал себе новую судьбу, новую прекрасную авантюру. Его творческая энергия вновь обретала тему, находила героя. И этим героем был он сам, пророк и поэт революции.

Внезапно он замер. Зеленые жуки пламенели в его глазах, как раскаленные слитки. Морщины образовали новый узор, в котором угадывались его будущие лишения, нестерпимые муки, невыносимые траты. И будущий великий триумф.

– Я вас услышал, – произнес Лангустов. – Я пойду на площадь с Градобоевым. Устройте мне с ним встречу.

Встал и пошел к дверям, развевая полы халата. Бекетов последовал за ним.

На стене, заслоняя граффити, был повешен белый экран. На него светили прожекторы. Они озаряли красочную надпись: «Панк-балет «Лангустов». Затейливо извивались нарисованные обнаженные девы. Худая женщина-режиссер встретила Лангустова. Заглядывая в тетрадь, стала говорить с ним по-французски. Тот отвечал. Операторы прильнули к камерам, нацелив их на экран.

Лангустов приблизился к экрану. Сбросил халат и оказался голым, с тонкой перевязью на бедрах. Его морщинистая голова с седой бородкой поразительно отличалась от молодого гибкого тела, загорелого, без жира и складок, с гибкими тонкими мускулами. Женщина-режиссер взмахнула рукой. Из динамика ударила ухающая и звенящая музыка. Лангустов поднял руки на уровень плеч, превратившись в крест, задрав вверх клинышек бородки. Перстни сияли на пальцах. В глазницах зеленели и переливались бронзовые жуки. Он напоминал распятое божество, языческого Одина, из Старшей Эдды.