Заяц с янтарными глазами - Эдмунд де Вааль Страница 30
Заяц с янтарными глазами - Эдмунд де Вааль читать онлайн бесплатно
Я стою возле него. Это последняя минута, когда у меня еще остается выбор — развернуться, перейти дорогу, сесть в трамвай и оставить в покое этот династический дом с его историей. Я делаю вдох. Потом толкаю левую створку, прохожу сквозь огромные дубовые двойные ворота и оказываюсь в длинном темном коридоре под высоким кессонированным потолком. Я иду дальше — и оказываюсь в застекленном внутреннем дворе. Вокруг меня поднимаются пять этажей, размеченных пунктиром балконов. Передо мной на пьедестале большая, в человеческий рост, статуя, пожалуй, чересчур мускулистого Аполлона, вяло перебирающего струны.
Во дворе в кадках растут деревца и стоит конторка портье. Я начинаю сбивчиво рассказывать ему, кто я, и что это — дом моих предков, и что я очень хотел бы осмотреть его изнутри, если только это не создаст излишних проблем. Разумеется, не создаст. Из-за конторки выходит обаятельный человек и спрашивает, что именно мне хотелось бы увидеть.
Все, что я вижу, — это мрамор: он здесь повсюду. Это мало о чем говорит. Все мраморное: пол, ступени, стены лестницы, колонны на лестнице, потолок над лестницей, рельефные украшения на потолке над лестницей. Я поворачиваю влево и поднимаюсь по фамильной лестнице, по низким мраморным ступеням. Я поворачиваю вправо и оказываюсь в очередном вестибюле. Я гляжу вниз — и вижу инициалы патриарха, выложенные на мраморном полу: буквы «J» и «E» (Иоахим Эфрусси), увенчанные короной. У пышной лестницы стоят два торшера, выше меня. Ступеньки — низкие и как будто торопливые — поднимаются выше и выше. Огромные двойные двери, черные с золотом, обрамлены черным мрамором. Я толкаю дверь — и вхожу в мир Игнаца Эфрусси.
Для комнат, покрытых позолотой, эти помещения слишком уж темны. Стены разделены на панели, границы которых очерчены лентами позолоты. Камины — тяжеловесные мраморные штуковины. Полы выложены замысловатым паркетом. Все потолочное пространство делится на группы ромбов, овалов и треугольников, которые перемежаются с тяжелой золоченой лепниной, образующей замысловатые завитки неоклассицистской пены. Дополняют эту забористую мешанину венки и аканты. Все панели расписаны Кристианом Грипенкерлом — прославленным декоратором, автором потолков зала Оперы. Для каждой из комнат выбран какой-нибудь классический сюжет: в бильярдной мы видим ряд любовных побед Зевса — Леду, Антиопу, Данаю и Европу, причем каждую обнаженную девушку поддерживают амуры на фоне бархатных драпировок. В музыкальной комнате изображены аллегории муз. В гостиной толпа богинь рассыпает вокруг себя цветы. В другой гостиной, поменьше, там и сям порхают амуры. В столовой (более чем предсказуемо) нимфы, увитые виноградными гроздьями или обвешанные дичью, разливают вино. Над дверной перемычкой — уже непонятно почему — очередные амуры.
Я постепенно понимаю, что все в этом доме какое-то слишком отполированное. Среди этих блестящих мраморных поверхностей просто не за что ухватиться. Это отсутствие осязательных ощущений приводит меня в замешательство: я провожу руками по стенам, и они делаются слегка липкими. Мне казалось, я уже проверил свои впечатления от архитектуры «бель эпок», когда выворачивал себе шею в парижской Опере, чтобы рассмотреть потолок Бодри. Но здесь все это гораздо ближе и к тому же воспринимается как нечто личное. В этом засилье золота чувствуется агрессивное отсутствие ценности. Что пытался сказать Игнац? Может быть, хотел заткнуть рот критикам?
В бальном зале, выходящем тремя большими окнами на площадь с Вотивкирхе, Игнац неожиданно «проговаривается». Здесь, на потолке (то есть там, где в любом другом дворце на Рингштрассе можно было увидеть какие-нибудь сцены Элизиума), росписи иллюстрируют ряд эпизодов из ветхозаветной Книги Эсфири: вот на Эсфирь надевают венец царицы Персии, вот перед ней на коленях первосвященник в раввинских одеяниях, получая благословение, а за ней, на коленях же, служанки. А затем показана гибель сынов Амана, врага евреев, от рук вооруженных евреев.
Отлично придумано. Это очень долговечный и в то же время завуалированный способ заявить о себе, о своих корнях. Каким бы преуспевающим, каким бы богатым ни был хозяин, бальный зал — это единственное помещение в еврейском доме, которое могли увидеть гости-гои. И это единственный образец еврейской живописи на всей Рингштрассе. Здесь, на «Ционштрассе», все-таки оказался маленький кусочек Сиона.
В этом-то неумолимо-мраморном дворце и росли трое детей Игнаца. В пачке старых снимков, которые передал мне отец, есть салонная фотография, где эти дети запечатлены на фоне бархатной портьеры с пальмой в кадке. Старший сын, Стефан — красивый и немного нервный юноша. Он проводит целые дни в конторе с отцом, изучая премудрости торговли зерном. Анна — девушка с продолговатым лицом и огромными глазами, с густыми кудрями. У нее скучающее выражение лица, и иллюстрированный альбом едва не выпадает из ее рук. В пору, когда сделан снимок, ей пятнадцать лет, она занимается танцами, а еще разъезжает вместе со своей бесстрастной матерью с одного приема на другой. Младший, Виктор — мой прадедушка. В семье его зовут уменьшительным русским именем Таша. На нем бархатный костюм, он держит в руках бархатную шляпу и трость. У него черные, блестящие, волнистые волосы и такой вид, как будто ему обещали награду за то, что он проведет много времени здесь, вдали от своей классной комнаты, среди всех этих тяжелых занавесок.
Классная комната Виктора была обращена окном на строительную площадку, где заканчивали здание университета. Много лет из каждого окна фамильного дома на Рингштрассе были видны пыль и разрушение. И пока Шарль в Париже беседовал о Бизе с мадам Лемер, Виктор сидел в этой комнате венского дворца Эфрусси и занимался со своим немецким (точнее, прусским) наставником герром Бесселем. Под руководством герра Бесселя Виктор переводил с английского на немецкий фрагменты «Упадка и разрушения Римской империи» Эдварда Гиббона. Преподаватель учил его истории так, как ее понимал великий немецкий историк Леопольд фон Ранке. История вершится прямо сейчас, говорил наставник Виктору; история катится как ветер, бегущий по пшеничным полям, от Геродота, Цицерона, Плиния и Тацита, от одной империи до другой, и вот она докатилась до Австро-Венгрии, до Бисмарка, и продолжает катиться дальше, к новой Германии.
Чтобы понимать, что такое история, учил герр Бессель, ты должен хорошо знать Овидия, знать Вергилия. Ты должен знать, как вели себя герои, когда отправлялись в изгнание, терпели поражение или возвращались. Поэтому после уроков истории Виктор заучивает наизусть отрывки из «Энеиды». А после этого — наверное, для развлечения — герр Вессель рассказывает Виктору о Гёте, Шиллере и фон Гумбольдте. Виктор узнает, что любить Германию — значит любить Просвещение. И Германия означает освобождение от узкого, отсталого мышления, она означает Bildung — образование, культуру, движение вперед, к опыту. Итак, Bildung — это движение вперед. От русского языка — к немецкому, из Одессы — на Рингштрассе, от торговли зерном — к чтению Шиллера. Виктор начинает самостоятельно покупать себе книги.
В семье все понимают, что Виктор — одаренный юноша, поэтому ему подобает такого рода образование. Как и Шарль, Виктор — «лишний» сын, и ему не придется становиться банкиром. На эту роль уже избран Стефан, как произошло когда-то со старшим сыном Леона Жюлем. На фотографии Виктора, снятой несколькими годами позже, где ему уже двадцать два, он похож на настоящего еврейского книжника: аккуратно подстриженная бородка, чуть более полное лицо, чем следовало бы, высокий белый воротник и черный сюртук. У него, разумеется, семейный нос Эфрусси, но самая заметная деталь — пенсне: примета, говорящая о том, что молодой человек хочет стать историком. В самом деле, в «своем» кафе Виктор мог подолгу рассуждать, как научил его наставник, о текущем моменте и о том, что реакционные силы следует рассматривать в контексте прогресса. И так далее.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments