Это моя война, моя Франция, моя боль - Морис Дрюон Страница 30

Наслышанный о характере британцев, я не ожидал чрезвычайно радушного приема, но все же был удивлен, оказавшись в концентрационном лагере.

Да-да! В лагере, очень цивилизованном и опрятном, без притеснений и насилия, где весьма уважали человеческую личность, но все-таки в лагере.

Большие здания из красного кирпича в суровом викторианском стиле, в Уандсворте, в юго-западной части Лондона, принадлежали Patriotic School. Это были корпуса бывшего учебного заведения, наверняка военного, если судить по названию, но, впрочем, вполне подходившего своему нынешнему назначению. В самом деле, через эту школу непременно проходили с целью проверки все беглецы из Европы, приезжавшие, чтобы присоединиться к борьбе союзников.

Великобритания жила как осажденная крепость и была вынуждена ограждать себя от шпионов, которые пытались проникнуть в страну под видом добровольцев.

В Patriotic School постоянно обновлялся состав: здесь, образуя странную смесь национальностей, всегда находились одна-две сотни пылких и ничем не занятых людей.

В спальных помещениях кровати были разделены между собой лишь занавесками из грубого коричневато-серого полотна. Надзиратели ходили утром между рядами и, объявляя подъем, кричали: «Nice porridge today!» [24]Мы должны были сами стирать свое белье в общей прачечной. Кессель, оказывается, даже не умел выжимать рубашки.

Холл первого этажа был настоящим Вавилоном, где слышалась венгерская, чешская, греческая, датская, фламандская речь.

Самую трогательную картину представляла собой норвежская семья — отец и трое сыновей, — все похожие как две капли воды, у всех головы в ореоле курчавых огненно-рыжих волос. Они приплыли на весельной лодке.

У большой колонны несколько поляков держали открытый покерный стол и приглашали желающих разделить их игру. За несколько недель они уже сколотили маленькое состояние.

Были тут и говоруны, бесконечно рассказывавшие о своем приключении, и молчуны, терявшие терпение по мере того, как затягивалось время их заключения.

При этом его продолжительность была разной, в зависимости от требований проверки. Рекорд принадлежал одному французу из Северной Африки, фатоватому типу лет тридцати, который совершил ошибку, взяв с собой самое дорогое: любовные письма от одиннадцати различных женщин. Он там торчал уже шесть месяцев, поскольку английские службы хотели удостовериться, что в переписке нет кодированных посланий. Обольститель не нервничал. «Мне осталось ждать еще столько же, — говорил он. — Половину моих любовниц они уже отыскали».

Кессель, затребованный английскими и французскими властями, вышел из Patriotic School через пять дней. Я задержался на неделю дольше, потому что Жермена Саблон, направленная в аналогичное заведение для женщин, оказалась чересчур словоохотливой и все рассказала о нашей испано-португальской авантюре, а потому спецслужбы хотели прояснить ее рассказ с помощью моих показаний.

Этот случай наглядно продемонстрировал мне, насколько организованно, точно и компетентно работает «Интеллидженс сервис», вполне оправдывая свою репутацию.

Вас вызывал к себе в маленький кабинет отменно вежливый офицер и допрашивал в течение часа-полутора, задавая вопросы обо всем: не только о вашем гражданском состоянии и профессиональной деятельности, но и о происхождении, семье, учебе. На следующий день другой офицер, ведущий себя так же отменно вежливо, вновь начинал тот же допрос, чтобы удостовериться, не было ли противоречий в ваших ответах. Им были нужны всевозможные подробности: фамилии, места, даты… Третий офицер придавал допросу неожиданные направления. А потом вы вновь оказывались перед первым. Зачем в самом деле им было нужно знать имена моих преподавателей латыни или математики в третьем классе? Да потому что, если другой беглец заявлял, что учился в том же лицее в то же время, становилось возможным судить о правдивости его слов. Так экзаменаторы накапливали массу информации, иногда очень надежной, которую можно было сопоставить с информацией, полученной от новоприбывших.

Если при cross-examination [25]какой-то пункт казался сомнительным, служба без колебаний задерживала допрашиваемого и одновременно отправляла шифрованные телеграммы, порой очень далеко, чтобы расследование было проведено на месте. А иначе к чему держать было агентов в баре палас-отеля «Авенида» в Лиссабоне и других местах? Сеть «Интеллидженс сервис» охватывала всю планету.

В Patriotic School ходила история про беглеца, который соответствовал по всем пунктам — возраст, внешность, образование, профессия, поездки — одному вычисленному и ожидаемому шпиону с той лишь разницей, что шпион превосходно говорил по-немецки, а подозреваемый не знал этого языка.

Его проверяли раз двадцать. Расставляли всевозможные ловушки. Отправляли провокаторов крутиться рядом и заговаривать с ним по-немецки. Ничего, ни малейшей реакции. Шли недели. Проводившие допрос офицеры неоднократно собирались по его поводу и уже готовы были признать, что обознались; правила fair play [26]говорили им, что надо сдаться. «Честно говоря, мы не можем его дольше держать. Не хватает абсолютного доказательства».

Тогда один из офицеров попросил, чтобы ему в последний раз дали поработать с подозреваемым. Он его вызвал, как на рутинную встречу, задавал банальные вопросы, на которые тот отвечал уже раз двадцать, а потом самым дружелюбным тоном, словно хотел выразить симпатию за все, что тому пришлось вытерпеть, сказал:

— Ну что ж, ваши неприятности кончились. Вы свободны.

Только он сказал ему это по-немецки. И подозреваемый, вздрогнув, испустил глубокий вздох облегчения.

На следующий день его расстреляли.