Марк Шейдер - Дмитрий Савочкин Страница 30

Мы выдвигаемся в полседьмого и идем по дороге, гуськом, глядя в спину идущего впереди, – длинная вереница людей, сосредоточенных, собранных, серьезных. Мы растягиваемся на несколько километров – люди налегке, люди, несущие какие-то вещи, машины, везущие палатки и утварь. Эта молчаливая процессия издалека напоминает восстание из ада.

Постепенно мы начинаем пить. Пока мы не пришли на место, сухой закон еще не действует, поэтому некоторые набираются прямо с утра. Они начинают смеяться и шутить, один за одним, – и вот мы все уже разговорились, а к обеду начинаем бухать по-взрослому. Закуска достается не всем, но здесь это – мелочи. Водку можно запивать водой. А если не хватает воды, то можно пойти по радикальному пути.

Водку можно запивать водкой.

Для этого покупается много дешевой водки, такой, чтоб на нее хватило нашей зарплаты и чтобы ее хватило всем, и одна бутылка дорогой. Чтобы бухнуть, ты выпиваешь сто грамм дешевой водки и делаешь один маленький глоточек дорогой прямо из бутылки.

В реальности закуска или вода, чтобы запить, нужна для единственной цели – устранения спиртовых паров, вызывающих рвотный рефлекс. Ты начинаешь блевать не потому, что водка попала в твой желудок, а потому, что после того, как выпил рюмку, сделал вдох и в этом вдохе с воздухом оказались перемешаны пары спирта, сивушных масел и сопутствующих веществ. Если водку сразу закусываешь или запиваешь, то вдыхаешь запах еды или напитка, и рвотные позывы не возникают. Знающие люди часто не запивают, а занюхивают спиртное. Занюхивать можно просто рукавом, но лучше – чем-то, имеющим выраженный запах: куском хлеба или колбасы, яблоком, горстью земли, ароматным веществом. Солдаты на стрельбищах занюхивают стреляной гильзой – только подходит не всякая гильза, а большая, от серьезного патрона с хорошим порохом, и обязательно свежая, пока из нее еще сочится дым.

Плохая водка отличается от хорошей тем, что у хорошей нет спиртового запаха, и после нее в воздухе почти не остается паров. Ты выпиваешь плохой водки и запиваешь ее хорошей, не вызывающей рвотных позывов.

Скоро мы уже пьяные в полное и неописуемое говно. На улице вечер, город медленно задыхается в летнем смоге – или замерзает во льду. А по обочине дороги фантастической гусеницей ползет забастовочная процессия шахтеров. Мы подходим к месту, где будем бастовать следующие несколько дней, и начинаем разбивать палатки. В принципе, разбивать их нормально нам не надо: завтра, на трезвую голову, можно будет переставить. Сейчас надо просто получить возможность куда-то упасть и отоспаться. Мы путаемся в палаточном брезенте, поскальзываемся на асфальте, материмся и изредка лупим друг друга, то ли нечаянно, то ли вымещая злобу за весь мир. Иногда мешают менты: им дают команду мешать ставить, чтобы завтра не пришлось их сносить. А не дать поставить гораздо легче, чем снести, даже палатку, – особенно если попадется какой-нибудь непуганый журналист-любитель, который снимет все действие на пленку. Но сегодня ментов что-то не видно.

Наконец, мы кое-как закрепляем брезент на перекошенных палках и падаем.

«Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три» [6].

Есть другие варианты. Например, можно бастовать, не выходя из шахты. Несколько человек – обычно это одна смена – спускаются вниз и отказываются выходить, пока им не выплатят зарплату. Они блокируют работу на участке и сидят под землей несколько недель.

Всего нацвая в мире не хватит, чтобы заставить меня просидеть в забое несколько недель.

Можно еще круче – объявить голодовку. Но это – если здоровье достаточно крепкое. Даже несколько дней голодовки могут подорвать тебя навсегда. А затевать голодовку, если не собираешься голодать хотя бы месяц, – бессмысленно.

Можно голодать прямо перед зданием облсовета или Верховной рады – короче, того места, где вы бастуете. Это эффектно, особенно в момент, когда голодовка объявляется. Но резонанс гораздо сильнее, если ты голодаешь в забое. На самом деле здесь можно немного схитрить: все равно никто не увидит, что вы там делаете. Но отъедаться вволю не получится: через несколько дней одному из вас должно стать плохо, и его должны госпитализировать. Это нужно, чтобы подогревать интерес людей к теме. Да и когда вы, в конце концов, подниметесь на поверхность, вид у вас должен быть… ну, не слишком товарный. Не такой, как будто вы все это время были на курорте. Так что поголодать, даже под землей, придется.

Ну и совсем уже радикальный вариант – самосожжение. Это, конечно, сложная штука. На такое не любой согласится. Ведь даже если ты не планируешь умирать, хотя бы 5 процентов тела обгорит, да и ожоги должны быть второй степени – не меньше. А чтобы решиться, необходимы крепкие нервы. И желание. В общем, самосожжение – обычно не индивидуальное действие, а коллективное. Решают всей бригадой, а затем кто-то один обливается бензином и работает за всех. Или тот, на кого падет жребий, или, скорее, кто-то, у кого порядочные долги. Карточные, например. Или ему денег дадут.

Мы бастовали десять лет – может быть, пришло время развлечься?

Позавчера родственники погибших в Китае шахтеров – ну, те самые, которым я писал соболезнования, – ворвались в здание районной администрации и избили чиновников. Они пикетировали администрацию несколько дней. Они говорили, что горняков заставляли спускаться в уже горящую шахту, чтобы директор мог получить квартальную премию. Они требовали, чтобы к ним вышли и сказали, кто несет ответственность за смерть их сыновей, братьев, мужей и отцов. Они плакали и кричали и просто молча стояли под окнами.

Но к ним так никто и не вышел.

И тогда они сами ворвались в здание. Восемьсот человек, восемьсот матерей и отцов, сестер и братьев, жен и детей разломали двери, смели охрану и, словно водный поток, затопили здание. Они сбрасывали на пол вазы и бюсты, они срывали со стен флаги и портреты, они били тех, кто попадался им на пути. Они хотели найти директора шахты – и, если бы нашли его, убили. Но его не было в здании райадминистрации. Полицейские ничего не могли сделать против разъяренной толпы, и им на помощь послали дополнительные силы внутренних войск.

Я слушал об этом вчера в новостях и думал, что, может быть, хватит бастовать и пришло время переходить к чему-то более веселому?

Например, к проносу мяча на шахту.

Например, к игре в футбол в забое.

Или, например, к тому, чтобы прокладывать под землей необозначенный туннель. Можно протянуть такой туннель до Китая или до Сербии – и объединить все шахты разных стран в единую систему. Я представляю себе, как мы пробиваем последние сантиметры породы. С грохотом открывается проход в другой туннель, а там наши братья, другого цвета кожи, говорящие на другом языке, но так же, как мы, перепачканные угольной пылью, так же, как мы, проводящие большую часть своей осмысленной жизни под землей, так же, как мы, бастовавшие за что-то, и так же, как мы, терявшие друзей в забое. Мы бросаемся друг другу на шеи, что-то кричим и отлично понимаем друг друга, даже не задумываясь, кто на каком языке говорит. Настоящая встреча на Эльбе. Наша маленькая победа.