Марк Шейдер - Дмитрий Савочкин Страница 29

Иными словами, будут исписаны тонны бумаги, разворована небольшая горка денег, выделенных для проведения всех нужных экспертиз, а после этого – найдены козлы отпущения. Скорее всего, те, кто ухитрился по каким-то причинам попасть в немилость к начальству. Виновный может найтись где угодно. Из-за просевших почв в селе Хрящеватое может быть наказан пожарный инспектор Ингулецкого района города Кривой Рог. Или заместитель начальника Желтоводского паспортного стола. И так далее.

Но никто и никогда даже не попытается узнать, что на самом деле вызвало проседание почв. Что тридцать тысяч тонн грунта закрутились в воронку из-за устранения опор подземного туннеля, проложенного на глубине в несколько сотен метров прямо под центральной улицей села Хрящеватое. Что сотни грозов, проходчики и добычники, спеша за полдня выполнить норму, затем собираются перед гезенком, уходящим в сторону от угольного пласта, и начинают работать проходческими комбайнами, отбойными молотками, да даже просто лопатами – помогая проложить и расширить туннель нетипичного назначения.

Туннель нетипичного назначения – ТНН – это, конечно, просто оборот, который придумали ребята, чтобы как-то между собой называть то, что мы делаем. Когда один проходчик говорит другому о проблемах, которые возникли на третьем километре ТНН, ни у кого вокруг не возникает никаких подозрений, что они обсуждают государственный переворот. Никто ни о чем не догадывается. Никто ничего не понимает.

Никто ничего не понимает.

Люди, которые никогда не спускались в забой, не смогут этого понять. Люди, которые никогда не спускались в забой, наверняка никогда не участвовали в шахтерских забастовках.

О! Шахтерские забастовки!

Ты сидишь на корточках на двадцатиградусном морозе среди десятков сотен таких же, как ты, и вы все в такт стучите касками по бетонным плитам, которыми покрыта небольшая площадь перед зданием Верховной рады Украины. Одновременно, удар за ударом – и стены содрогаются, когда ты поднимаешь глаза и смотришь сквозь идущий от всех вас пар на Мариинский дворец.

Шахтерские забастовки – это целый мир, целая вселенная, целая история со своим прологом, эпилогом и долгой-долгой дорогой от первого до второго.

Прологом были забастовки шестидесятых, жестоко подавленные и давно стершиеся из памяти, – во всяком случае, старики вспоминают то время с неохотой и редко что рассказывают по делу, чаще просто трындят ни о чем. Не знаю, как сильно тогда что-то поменялось из-за них – тех, первых забастовок, – но уж во всяком случае жилось шахтерам следующие двадцать лет неплохо. Советская власть любила шахтеров. Советская власть кормила и поила шахтеров. Советская власть прославляла шахтеров. Вот о чем старики всегда вспоминают с умилением и гордостью, а то и со слезами на глазах.

Память избирательна.

Новая история началась с шахты имени Шевякова города Междуреченска на Кузбассе. Десятого июля одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года началась первая (после кровавых шестидесятых) забастовка шахтеров на территории Советского Союза. Через несколько дней к ней примкнули шахты имени Ленина, Томская, Усинская и Распадская, а затем дело стало пахнуть керосином – забастовки охватили все города Кузбасса: Осинники, Прокопьевск, Новокузнецк, Киселевск, Белово, Ленинск-Кузнецкий, Кемерово, Березовский, Анжеро-Судженск. Сначала шахтеры требовали повышения зарплат, затем обнагнели и стали требовать изменения условий труда, смены руководства и, наконец, отмены шестого пункта Конституции. Ну, того самого, о руководящей роли партии.

Сегодня уже никто не помнит, понимал ли тогда хоть один человек, куда это все приведет. Отдавал ли себе отчет хоть один шахтер в том, что с развалом Советского Союза он сам, шахтер, станет никому не нужен. Что с исчезновением советской власти его никто не будет больше оберегать, не будет холить, лелеять и заглядывать ему в задницу. Никто не помнит, о чем тогда думали шахтеры. Все теперь несут какую-то хрень, в том смысле, что «надо было что-то менять» и «мы совершали великое дело».

Странно, что шахтерам понадобилось развалить Советский Союз, чтобы затем упорно бороться за его восстановление.

Иногда я не понимаю шахтеров.

Иногда я сам себя не понимаю.

Впрочем, человек всегда уничтожал то, что было ему нужнее всего.

Всегда так будет:

Те, кто нас любят,

Нам рубят крылья

И гасят свет. [5]

Забастовки, останавливаясь и снова возобновляясь, продолжались затем два года. При шахтах, управлениях и регионах были созданы забастовочные комитеты, затем независимые профсоюзы, которые, в свою очередь, переросли в бизнес-структуры, ходившие под бандформированиями, и бандформирования, крышующие бизнес-структуры.

Развал Советского Союза оказался настолько неожиданным, что никто, включая шахтеров, не успел высказаться по этому поводу. Все замолчали и прислушались. Непонятно было, чего ждать: хорошего ли, плохого ли – или вовсе никаких изменений.

Но изменения наступили, и очень быстро.

То, что принадлежало народу, вдруг стало собственностью небольшой группы ограниченных людей. Уголь не подорожал – зато подорожало все, что необходимо было для его производства. И, главное, зарплату, за повышение которой боролись шахтеры, перестали платить совсем. Беспредел, который знающие люди называли непонятными словами, а старики выражали одним словом.

П*дец.

Забастовки начались опять. То есть – они не просто начались. Они начались, и продолжились, и снова продолжились, и, в конце концов, стали настолько обычным явлением, что, если киевлянин, или луганчанин, или донетчанин, или днепропетровчанин проходил мимо здания местной администрации или совета и не видел там бастующих шахтеров, он очень удивлялся. Шахтерские палатки стали частью интерьера больших городов. К ним привыкли, с ними даже уютно.

От огромного числа требований: землю – крестьянам, заводы – рабочим, власть – советам – осталось только требование выплатить зарплату. Пусть маленькую, пусть недостаточную даже для того, чтобы купить на нее хлеба и водки, – но просто выплатить. В те редкие случаи, когда ее вдруг выплачивали, шахтеры ломились в кассу, создавая огромную толпу, словно живого зверя, из ползающих по головам друг друга людей. Ломились, чтобы вырвать из рук кассирши несколько мятых бумажек, пока присланная наличка не иссякнет. Потом, рассудив, что на хлеб с водкой здесь все равно не хватает, шли и покупали на все деньги просто водку. Потом пили, пока не заканчивалось бухло. А потом снова шли бастовать.

И так – десять лет.

Поменялся строй, сменился президент и шесть премьер-министров, деньги и отношения с Россией – только шахтеры все так же ходили от одного города до другого и бастовали. Подъем в пять утра, сбор в шесть, и около половины седьмого мы выдвигаемся. Если лето – то пыльная дорога и палящее солнце, если зима – снег и сильный ветер, выдувающий из тебя душу. Мы идем пешком, потому что, если мы будем ездить на машинах или автобусах, а потом и жить в каком-нибудь комфорте, будет совсем не тот резонанс. Нет. Надо ходить пешком и жить в простых брезентовых палатках, сидя весь день на улице и стуча касками по асфальту. Только так.