Похороните меня за плинтусом - Павел Санаев Страница 30

— Нин, хватит. Мне в овощном с сердцем плохо было, иустал я…

— Устал! Съездить на машине за продуктами — все, что тыможешь. А как я всю жизнь на больных ногах ношу, устаю, тебя не интересует? Яна машине не езжу! Сорок лет одна, без помощи! Одного ребенка вырастила,второго выхаживаю — сама загибаюсь, а ты только знаешь — концерты, машина,рыбалка и «устал»! Проклинаю день и час, когда уехала из Киева! Дура была,думала — мужик. Убедилась, что дерьмо, и сорок лет каждый день убеждаюсь. Зачто ж такая кара, Господи?

Дедушка не успел еще раздеться, нахлобучил шапку, которуюдержал в руке, и пошел к двери.

— Что, правда глаза колет? — кричала бабушка,следуя за ним. — Куда собрался, потаскун?

— Пойду пройдусь… — выдохнул дедушка, открываядверь.

— Иди, иди. Кот безъяйцый! Тебе и пойти-то некуда.Друзей даже нет, как у мужиков нормальных. Один портной этот — тряпка хужебабы, да и тот, если б ты его на рыбалку не возил, срать бы с тобой рядом несел. К нему пойдешь? Давай. Он тебя тоже, как Горбатов, сделает!

Дедушка задержался в дверях и посмотрел бабушке в глаза.

— Сделает, сделает, помянешь мое слово. Таких, как ты,сам Бог сделать велит! Кому ты нужен? Даже Саша тебя за человека не считает…

Лицо у дедушки исказилось, и он ткнул бабушку кулаком влицо. Несильно, словно отпихнул от себя.

— Ну, раз не нужен, больше ты меня, сволочь, неувидишь, — сказал он и хлопнул дверью так, что с косяка посыпались кусочкиоблупившейся краски.

Зарыдавшая бабушка пошла в ванную. Зубы у нее былирасшатаны, и дедушкиного тычка оказалось достаточно, чтобы на деснах выступилакровь. Кровь сочилась и, смешиваясь со слюной и слезами, капала с подбородкарозовыми тянучими каплями. Мне было страшно. Я сам хотел иногда назвать бабушкусволочью, но боялся и не смел. Один только раз, когда у меня неожиданноприхватило на кухне живот, а бабушка разговаривала в комнате со Светочкиноймамой, я подумал, что можно попробовать. Я скорчился за столом и стал стучатьложкой, убеждая себя, будто живот болит так, что я не могу даже крикнуть. Яхотел, чтобы бабушка подошла ко мне не сразу, увидела, в каком беспомощномсостоянии я так долго по ее вине нахожусь, и тогда использовать это как повод.К тому же я знал, что больному бабушка ничего мне не сделает, как бы я ниназвал ее и как бы ни провинился. Стучать ложкой пришлось долго и даже надоело.Наконец появилась бабушка.

— Что ты стучишь?

Продолжая корчиться, я выронил ложку из якобы ослабевшейруки, посмотрел на бабушку, стараясь копировать тот ненавидящий, исподлобьявзгляд, которым она смотрела иногда на меня, и прохрипел:

— Ну, сволочь, я тебе этого никогда не забуду.

Я ожидал, что бабушка всплеснет руками, ахнет и засуетитсяоколо меня, чувствуя себя виноватой, но она просто спросила:

— Что с тобой?

С досадой отмечая, что живот проходит, я объяснил, в чемдело. Бабушка дала мне разжевать таблетку активированного угля и вернулась ктелефону.

— Сволочью меня обозвал, каково? — услышаля. — Не знаю, что-то с животом, а я сразу не подошла. Да что на негообижаться? Разве он, глупый, понимает, что говорит? Живот прошел вроде…

Бабушка была права наполовину. Я действительно чувствовалсебя глупо, но как раз потому, что прекрасно понимал нарочность своих слов.Обзывать бабушку специально я больше не пробовал, а во время ссор так еебоялся, что мысль об отпоре даже не приходила мне в голову. А дедушка непобоялся, ответил… Но, как ни странно, сочувствовал я на этот раз бабушке.

Бабушка смыла с лица кровь и, продолжая плакать, уткнулась вполотенце. Я подошел к ней, обнял сзади и сказал:

— Бабонька, не плачь, пожалуйста. Ради меня, ладно?

— Я не плачу, котик. Я уже все давно выплакала, этотак… — ответила бабушка и побрела к кровати.

Я не настолько сочувствовал бабушке, чтобы обнимать ее иназывать бабонькой, но решил, что раз уж сочувствую хоть чуть-чуть, должен этовсе-таки сделать. Еще я надеялся, что за проявленное к ней сегодня участиезавтра или послезавтра мне от нее меньше достанется.

Плакать бабушка не перестала. Она улеглась на кровать сполотенцем и прикладывала его к заливаемому слезами лицу каждые несколькосекунд. Подбородок у нее время от времени сводило судорогой.

— Не плачь, баба, — снова попросил я.

Бабушка ничего не ответила. Полными слез глазами онасмотрела на висевшее на стене украшение — чеканный кораблик, от которого внизсвешивались пять ниток янтаря. На среднюю нитку, кроме янтарных бляшек, былинанизаны две маленькие рыбки.

— А почему наш кораблик стоит и никуда неплывет? — спросила вдруг бабушка нараспев, словно начала читатьсказку. — Потому что с него сбросили сети. А в сети попались только дверыбки. Эти рыбки мы с тобой, Сашенька. Нас обоих предали, нас окружают предатели.Тебя мать предала, променяла на карлика. Меня дедушка всю жизнь предавал. Тыдумаешь, я всегда такая старая была, страшная, беззубая? Всегда разве кричалатак и плакала? Жизнь меня такой, Сашенька, сделала. Хотела актрисой быть,папочка запретил. Сказал, работать надо, а не жопой вертеть. Так и сталасекретаршей в прокуратуре.

Бабушка высморкалась в полотенце, поискала на нем сухойугол, приложила к глазам и продолжила уже спокойнее:

— А потом с дедушкой твоим познакомилась. Угораздиломеня на тот стадион пойти! Я тогда встречалась с одним парнем, он меня нафутбол пригласил, а сам не пришел. Сижу одна, злая. Рядом два молодых человека— актеры из МХАТа, на гастроли приехали. Один красавец высокий — актер полноеговно, и наш «любонька» сидит. Мордунчик у него красивый был, что говорить, нащеках ямочки. Улыбка добрая, открытая. Дала телефон свой рабочий, сталивстречаться каждый вечер. Он меня водил на спектакли свои, я его наВладимирскую горку и на пляж. Пришло время ему уезжать, он и говорит: «Давай яна тебе женюсь и в Москву увезу». А я влюбилась уже! «Иди, —говорю, — к родителям, делай предложение». Не знала, дура, что он на спорженится. У него в Москве баба была на десять лет старше его — он с нейпоругался, поспорил, что в Киеве лучше найдет. И нашел идиотку! Расписались,показали отцу свидетельство, поехали. Отец весь перрон за поездом бежал,кричал: «Доченька, не уезжай!» Как чувствовал, что ничего я, кроме слез, неувижу! Нельзя было мне родителей бросать, уезжать из Киева. Дура я была. Будь япроклята за это!

Бабушка снова расплакалась. Я вдруг вспомнил, что утромсделал из соли и спичечных головок смесь, которую в пылу ссоры забыл наподоконнике в дедушкиной комнате. Бабушка могла успокоиться, пойти смотретьтелевизор, и тогда дело обернулось бы плохо. Бабушкин рассказ надолго прервалсявсхлипываниями, я понял, что могу отойти, и поспешил в дедушкину комнату, чтобыспрятать нелегальную смесь под буфет. Потом я вернулся в спальню. Продолжаяплакать, бабушка уже разговаривала по телефону.