Дама с биографией - Ксения Велембовская Страница 30

Нюша ловко перепрыгнула через канаву и кинулась навстречу Заболоцким. Обнялась с Еленой Осиповной, пожала руку, протянутую Юрием Борисовичем: «Спасибо вам большое, Анна Григорьевна», — и они втроем под ее сбивчивый шепот пошли в темноте к дому Надежды Еремеевны.

— Люсь, пойдем, пожалуйста, — позвала Нонка. — Я без тебя боюсь.

Мрачная, черным треугольником нависшая над серым садом дача и в самом деле внушала ужас, но что же делать? Люся крепко сцепила с подругой пальцы, и они плечом к плечу направились к калитке со «злой собакой», дрожа от страха, как в детстве, когда, испытывая себя на храбрость, шли в ночной лес, где ухал филин, а в траве и кустах копошилась разная противная мелкая живность.

На террасе вспыхнул желто-розовый абажур. Свет от него обозначил заросшую травой дорожку перед высоким крыльцом и нижние ветви призрачных деревьев, казавшихся мертвецами в белых одеждах. Предвещавший ночные заморозки — недаром же зацвела черемуха — холодный воздух пробрался под накинутую на платье кофту и добавил озноба, колотившего Люсю уже от дороги.

В старухину спальню, освещенную лишь красной лампадкой в углу и лампочкой из коридора, они с Нонкой вошли следом за взрослыми. Все встали у дверей полукругом и долго молча смотрели на лежавшую поверх аккуратно застеленной кровати, вытянувшуюся, будто ее специально тянули за носки белых тапочек, Надежду Еремеевну, застегнутую на все пуговицы черного шелкового платья. Из-под подола торчали нечеловечески тонкие щиколотки. Восковые пальцы были скрещены на груди. Белый чепец обрамлял непроницаемое, застывшее лицо, такое гладкое, словно старуха помолодела перед смертью лет на сорок.

— Непостижимо! — первым нарушил тишину Юрий Борисович. — Вы говорите, Анна Григорьевна, она отравилась? И никого здесь не было? Кто же ее так ровно уложил, закрыл глаза?

— Не знаю, Юрий Борисыч. Ума не приложу, — виновато ответила Нюша и, утирая слезы, опять принялась рассказывать, как Надежда Еремеевна просила ее зайти часиков в шесть и как она пришла в шесть, без четверти.

— Непостижимо, — повторил Юрий Борисович и покачал головой: — Что ни говорите, она была необыкновенная старуха!

Не побоявшись приблизиться к кровати, он осторожно взял с тумбочки сложенный вдвое лист бумаги и предложил пройти на террасу, чтобы не зажигать свет в комнате покойной. На террасе он усадил Елену Осиповну в любимое Еремевнино кресло, стоявшее отдельно, в углу, откуда своенравная старуха обычно наблюдала за теми, кто собрался за круглым обеденным столом. Вредная, она никогда даже чай не пила вместе с Заболоцкими, а когда к ним приезжали гости, истуканом сидела в высоком кресле, опираясь на палку с костяным набалдашником. Того и гляди вскочит и начнет лупить всех подряд.

— Читай, Ленуся. Думаю, это послание с того света адресовано тебе, — пошутил Юрий Борисович, чтобы подбодрить бледную Елену Осиповну, и скромно отошел.

— Нет, Юрочка, я ничего не вижу без очков. Забыла их впопыхах в другой сумке. Читай ты. Читай вслух, мы тут все свои.

— Ну хорошо… — Юрий Борисович откашлялся и начал читать: — «Лена…» Вот видишь, я же говорил, это тебе.

— Продолжай, пожалуйста.

— «Лена! В этом доме с вашим дедушкой я провела самые счастливые дни моей жизни. Здесь я и хочу умереть…» Это все, Ленуся, — сказал, в недоумении пожав плечами, Юрий Борисович, и на террасе воцарилось молчание.

Елена Осиповна терла лоб, видимо, силясь понять, зачем старухе в восемьдесят пять лет понадобилось травиться.

Не перестававшая тихо плакать Нюша вдруг громко всхлипнула:

— Чего ж это она, сердешная, так заторопилась?.. Чай, все лето еще могла бы по садику своему гулять. До зимы до самой. Навряд ли нас до зимы ломать-то станут.

— Вы думаете, она из-за этого… наложила на себя руки? — встрепенулась Елена Осиповна, опять задумалась, а когда снова вскинула голову, в глазах ее стояли крупные слезы. — Да, да, Анна Григорьевна, вы правы. Вероятно, сама мысль о сносе дачи была для нее столь мучительной, что она не могла больше жить.

— Вот что, девочки! — решительно пресек все слезы Юрий Борисович. — Уже половина двенадцатого. Давайте-ка ложиться спать. Утро вечера мудренее. Завтра суббота, утречком обсудим на свежую голову наши дальнейшие…

— Ты что, пап? — испуганно перебила его Нонка. — Я здесь спать не буду. Не знаю, как тебе, а мне страшно!

— Самое страшное, что могло произойти, уже произошло, детка. Но раз ты боишься, можешь переночевать у Артемьевых. Анна Григорьевна, вы не будете против?

— Какой разговор, Юрий Борисыч! Хочете и вы идите, а я покараулю покойницу.

— Спасибо, спасибо, не нужно. Или ты тоже боишься, Ленуся? — обратился он к жене, и та впервые за весь вечер улыбнулась:

— С тобой я ничего не боюсь.

Их трогательно-нежные отношения всегда умиляли Люсю, с того самого летнего дня, когда она, шестилетняя, впервые обедала на этой террасе вместе с семейством Заболоцких. Маленькая, глупенькая девочка была поражена, как спокойно и ласково, оказывается, может разговаривать муж с женой: не орет, не обзывает дурой и по-всякому там, — и для себя решила: когда вырасту большой, выйду замуж только за Юрия Борисовича!

Впрочем, не такой уж и глупенькой она была, если ни разу не разочаровалась в своем первом детском впечатлении.

Обратно через черную дорогу они с Нонкой бежали бегом. Ворвались в Шуркину комнату и плюхнулись на топчан, чтобы наконец-то обсудить поступок Еремевны: что это — великая любовь, сила духа или результат элементарного старческого безумия? Страдание или актерство?

Последнее слово в долгом споре, конечно же, осталось за Нонкой.

— Брось, Люсь, не смеши, какая там любовь! — уже в который раз повторила она, брезгливо скривившись. — Бабке сто лет в обед! Маразм крепчал — вот как это называется! Надька всегда была чудовищной эгоисткой, позершей и самодуркой. А к старости дурные качества, как известно, только прогрессируют!

— Ну не знаю, — словно бы соглашаясь, пожала плечами Люся. Спорить с Заболоцкой было бесполезно. Что сейчас, что вообще. — Ладно, давай лучше спать.

Как положено гостеприимной хозяйке, Люся постелила Нонке на топчане, а сама легла на полу, на сложенном вдвое старом ватном одеяле, и накрылась телогрейкой.

Они долго лежали молча, разделенные полосой лунного света, струившегося из-под коротких занавесок и наводившего на мысли о покойниках и призраках, которые могут просочиться в Шуркину комнату сквозь черные щели скрипучих половиц. Но не страх мучил Люсю, а ощущение, что их с Нонкой разделяет сейчас не только лунный свет.

— Нонн, ты спишь?

— Хочу, но не могу. Мне и здесь покойники чудятся.

— Послушай, Нонн… Ты, пожалуйста, не обижайся на меня. Честное слово, я с твоим Принцем встретилась тогда в баре совершенно случайно. Мы с Ритой пошли поесть, а ее неожиданно позвали к телефону. Тут пришел он. Все столы были заняты, он и подсел ко мне.