Рождество под кипарисами - Лейла Слимани Страница 30

Амин завел двигатель и очень медленно поехал вперед, чтобы пересечь повисшее в воздухе облако дыма. Когда они оказались у ограды парка, Амин выскочил из машины, не закрыв за собой дверцу. Он издалека увидел брата и сына: они играли. Как будто волнения, кипевшие всего в нескольких метрах оттуда, происходили в какой-то другой стране. В саду Султанш было тихо и спокойно. На скамейке сидел мужчина, у его ног стояла большая клетка с проржавевшими прутьями. Амин подошел поближе и увидел, что внутри топчется худосочная серая обезьянка, наступая лапками на собственные испражнения. Он присел на корточки, чтобы получше разглядеть зверька, тот повернулся к нему, открыл рот и показал зубы. Обезьянка стала свистеть и плеваться, и Амин не мог понять, смеется она или пытается его напугать.

Амин позвал сына, и тот бросился в его объятия. Амину не хотелось разговаривать с братом, у него не было времени пускаться в объяснения или осыпать его упреками, и он просто развернулся и пошел к машине, оставив остолбеневшего Омара посреди лужайки. На дороге, ведущей к ферме, полицейские установили заграждение. Аиша заметила лежащую на земле длинную цепь с шипами и представила себе, как громко хлопнут пропоротые шины. Один из полицейских сделал Амину знак свернуть к обочине и остановиться. Он медленно подошел к машине и снял темные очки, чтобы рассмотреть пассажиров. Аиша с таким любопытством уставилась на него, что он растерялся. Судя по всему, он так и не понял, что за семейка смирно сидит в машине и молча его разглядывает. Матильда гадала, какую историю он про них сочинил. Наверное, решил, что Амин – водитель. Возможно, подумал, что Матильда – жена богатого поселенца и слуге поручено ее сопровождать. Но полицейского, судя по всему, мало интересовала судьба взрослых, он сосредоточился на детях. Он внимательно посмотрел на руки Аиши, которая обнимала маленького брата, как будто стараясь его защитить. Матильда медленно опустила стекло и улыбнулась молодому человеку.

– Скоро введут комендантский час. Возвращайтесь домой. Счастливого пути!

Полицейский шлепнул по капоту, и Амин завел мотор.

* * *

На бал в честь Четырнадцатого июля Коринна надела красное платье и лодочки из плетеной кожи. В саду, украшенном цветными фонариками, она не танцевала ни с кем, кроме своего мужа, вежливым жестом отвергая приглашения других гостей. Таким образом она надеялась обезопасить себя от ревности и заручиться добрым отношением жен, однако те, наоборот, сочли ее высокомерной и вульгарной. «Значит, наши мужья для нее недостаточно хороши?» – думали они. Коринна проявляла крайнюю осторожность. Она избегала спиртного и его неизбежного следствия – возбуждения, зная, что наутро ей придется страдать, будет казаться, что она вела себя недостойно, слишком много болтала и напрасно лезла из кожи вон, стараясь понравиться, она боялась этого ощущения. Незадолго до полуночи Драгану, который пил, облокотившись на стойку, сообщили, что его вызывают. У женщины начались роды, это был третий ребенок, следовало поторопиться. Коринна не захотела оставаться на празднике без него: «Если ты уедешь, я все равно не буду танцевать», – и он отвез ее домой, прежде чем ехать в больницу. Когда она проснулась на следующее утро, муж все еще не вернулся. Ей лень было подниматься с постели, она лежала в комнате с закрытыми ставнями в мокрой от пота ночной сорочке и слушала жужжание лопастей вентилятора. Потом все-таки встала, побрела к окну. На улице, где уже стояла изнуряющая жара, она увидела человека, подметавшего мостовую пальмовым листом. В доме напротив суетились соседи. Дети сидели на ступенях лестницы, в то время как их мать носилась из комнаты в комнату, закрывая ставни и браня служанок за то, что те все еще не закончили укладывать чемоданы. Отец, развалившись на переднем сиденье машины, курил, настежь открыв дверцу, и, казалось, уже утомился от долгого путешествия. Они возвращались в метрополию, и Коринна знала, что скоро новый город опустеет. Несколько дней назад ее преподавательница фортепьяно сообщила, что уезжает в Страну Басков: «Какое счастье на несколько месяцев сбежать от этой жары и этой ненависти».

Коринна ушла с балкона и подумала, что ей некуда уезжать. У нее нет ни места, чтобы туда вернуться, ни дома, полного детских воспоминаний. Она вздрогнула от отвращения, представив себе черные улицы Дюнкерка, соседок, шпионивших за ней. Она отчетливо видела, как они с грязными, зачесанными назад волосами стоят на крыльце своих домишек, придерживая обеими руками концы накинутых на плечи толстых шалей. Они с опаской взирали на Коринну: к пятнадцати годам ее тело внезапно распустилось пышным цветом. Ее детские плечи опускались под тяжестью огромных грудей, а тонкие ножки несли на себе груз округлившихся бедер. Она стала узницей собственного тела, которое превратилось в ловушку, в западню. За столом отец стеснялся на нее смотреть. А мать глупо повторяла: «Ну и как ее одевать, эту девчонку?» Солдаты на нее пялились, женщины считали порочной: «При таком теле в голову лезут непотребные мысли». Ее представляли сластолюбивой, доступной и похотливой. Полагали, что такая женщина создана только для удовольствия. Мужчины бросались на нее, раздевали поспешно и грубо, как будто снимали обертку с подарка. Потом с упоением разглядывали невероятного размера груди, которые выплескивались из расстегнутого лифчика, словно облако взбитых сливок. Они запрыгивали на нее, жадно разевали рот и кусали, как будто ошалев от мысли, что это лакомство никогда не иссякнет, что им никогда полностью не завладеть такими чудесами.

Коринна закрыла ставни и провела утро в полумраке, лежа в постели, выкуривая сигарету за сигаретой до самого конца, пока окурок не обжигал губы. От ее детства, как и от детства Драгана, не осталось ничего, кроме кучи камней, разрушенных бомбардировками зданий, мертвецов, погребенных на пустынных кладбищах. Их выбросило на берег в этом городе, и, очутившись в Мекнесе, она поверила, что здесь, возможно, сумеет построить новую жизнь. Она мечтала, что солнце, чистый воздух, покой окажут благотворное воздействие на ее тело и она наконец сможет подарить Драгану ребенка. Но проходили месяцы, годы. В их доме слышалось только грустное урчание вентилятора, никогда здесь не будут звенеть детские голоса.

Когда ближе к обеду вернулся муж, она засыпала его вопросами, которые растравляли ей душу. Она спрашивала, истязая себя:

– Сколько он весил? Сразу заплакал? Милый, скажи, а он хорошенький?

Драган ласково отвечал, в отчаянии глядя на любимую женщину и прижимая ее к себе. Во второй половине дня он планировал отправиться на ферму Бельхаджей, и Коринна предложила поехать с ним. Ей нравилась жена Амина, ее эмоциональность, ее неловкость. Ее взволновал рассказ Матильды о своей жизни. Матильда тогда сказала: «У меня нет выбора, я обречена на одиночество. Думаете, в моем положении можно вести светскую жизнь? Вы представить себе не можете, что значит быть замужем за местным жителем, тем более в таком городе, как этот». Коринна едва не ответила ей, что не так-то легко быть женой еврея, чужестранца, лица без гражданства, к тому же женой бездетной. Но Матильда была слишком молода, и Коринна решила, что она ее не поймет.

Когда они приехали на ферму, Коринна отправилась искать Матильду: та лежала под ивой, дети спали рядом с ней. Коринна тихонько подошла, стараясь не разбудить детей, и Матильда знаком пригласила ее сесть на одеяло, расстеленное на траве. Сидя в тени, убаюканная нежным детским дыханием, Коринна разглядывала растущие на склоне деревья, на ветках которых висели вперемежку разноцветные плоды.