Рождество под кипарисами - Лейла Слимани Страница 29

Когда она проснулась, щеки у нее были мокры от материнских поцелуев. Они прошли по авеню Республики к кинотеатру «Империя», вход в который выглядел как ворота древнегреческого театра. Родители купили ей мороженое, она, стоя на улице, ела его так медленно и неловко, что отец, сочтя это неприличным, вырвал рожок у нее из рук и швырнул в урну.

– Ты испачкаешь платье, – заявил он в свое оправдание.

Показывали «Ровно в полдень». В зале болтали и смеялись компании подростков, принарядившиеся мужчины обсуждали новости и спорили. Молодая женщина продавала шоколад и сигареты. Аиша была так мала, что отцу пришлось посадить ее к себе на колени, чтобы она могла видеть экран. Свет потух, и билетерша, старая марокканка, проводившая их на места, закричала, повернувшись в сторону молодых зрителей: «Sed foumouk!» ^[16] Аиша прижалась к отцу, словно опьянев от теплого прикосновения его кожи. Она уткнулась лицом ему в шею, не обращая внимания ни на то, что творилось на экране, ни на мелькания фонарика, которым билетерша махала в сторону парня, закурившего сигарету. Во время фильма Матильда, запустив пальцы в волосы Аиши, тихонько теребила прядку за прядкой, отчего по телу малышки, от затылка до пяток, бегали мурашки. Когда они вышли из кино, шевелюра Аиши была еще более кудрявой и всклокоченной, чем обычно, и она стеснялась, что люди на улице на нее смотрят.

На обратном пути в машине атмосфера стала напряженной. И не только потому, что небо отяжелело и потемнело, предвещая грозу, а ветер поднимал и кружил в воздухе тучи пыли. Амин забыл хорошую новость, которую услышал в школе, и озаботился необдуманными тратами, совершенными за день. Матильда, прижавшись лбом к стеклу, произносила непрерывный монолог. Аиша недоумевала, как это у мамы нашлось столько всего сказать об этом фильме. Она слушала высокий голос Матильды, кивнула, когда та к ней обернулась и спросила: «Грейс Келли очень красивая, да?» Матильда так страстно любила кино, что это причиняло ей страдания. Она смотрела фильмы почти не дыша, подавшись всем телом к экрану и светящимся проекциям человеческих образов. Отсидев два часа в темноте кинозала, она выходила на улицу и сталкивалась с уличной суетой. Этот город казался ей грубой, нелепой фальшивкой. Не кино, а реальность представлялась ей пошлой выдумкой, обманом. Она была счастлива, что побывала в другом мире и приобщилась к благородным страстям, и в то же время кипела от обиды, от бессильной ярости. Ей хотелось очутиться на экране, пережить чувства столь же высокого накала. Ей хотелось, чтобы ее признали достойной звания киногероини.

* * *

Все лето 1954 года Матильда регулярно писала Ирен, но ее письма оставались без ответа. Матильда решила, что в стране волнения, из-за них почта работает плохо, а потому молчание сестры ее не беспокоило. Франсис Лакост, новый генерал-резидент, сменивший на этом посту генерала Гийома, при вступлении в должность в мае 1954 года пообещал бороться против волны мятежей и убийств, наводивших ужас на французское население. Он пригрозил националистам жестокими репрессиями, и брат Амина Омар с трудом подбирал крепкие выражения, упоминая о нем. Однажды он сделал мишенью своих нападок Матильду и оскорбил ее. Омар узнал, что в тюрьме покончил с собой националист Мохаммед Зерктуни, и бушевал от ярости:

– Теперь только силой оружия эта страна обретет свободу, – воскликнул он. – Они увидят, что мы для них приготовили.

Матильда попыталась его утихомирить:

– Не все европейцы одинаковы, ты и сам это знаешь.

Она привела в пример французов, ясно высказавшихся в пользу независимости и даже попавших под арест за то, что предоставляли транспорт подпольным ячейкам. Но Омар только пожал плечами и плюнул на пол.

В середине августа, когда приближалась годовщина свержения султана, они поехали навестить Муилалу, которая встретила старшего сына, прочитав бесчисленное множество молитв и возблагодарив Всевышнего за надежную защиту. Они закрылись в комнате, чтобы обсудить денежные вопросы и другие дела, а Матильда расположилась в маленькой гостиной и стала заплетать косы Аише. Селим носился по всему дому и чуть было не упал с каменной лестницы. Омар, обожавший малыша, посадил его к себе на плечи.

– Пойду с ним в парк, пусть побегает, – сказал он и вышел за дверь, не обращая внимания на наставления Матильды.

К пяти часам Омар не вернулся, и Матильда, встревожившись, пошла к мужу. Амин высунулся из окна. Он позвал брата, но снаружи донеслись только крики и оскорбления. Манифестанты призывали объединиться и поднять восстание; они настойчиво внушали мусульманам, что те должны показать свое достоинство и с гордо поднятой головой противостоять захватчикам.

– Надо найти Селима. Мы уезжаем! – крикнул Амин.

Они наспех попрощались с Муилалой, у той тряслась голова, и она благословила сына, приложив ладонь к его лбу. Амин подтолкнул жену и дочь к лестнице.

– Что у тебя с головой? – упрекнул он Матильду. – Как ты могла его отпустить? Не знаешь, что здесь каждый день манифестации?

Нужно было как можно скорее убираться из старого города. Узенькие улочки превращались в западню, где они в любой момент могли попасть в засаду, и его семья оказалась бы в руках демонстрантов. Шум приближался, от стен медины эхом отражались громкие голоса. Они увидели, что к ним, стремительно появляясь отовсюду, сзади и спереди приближаются мужчины. Их окружила толпа, которая непрерывно сгущалась, и Амин с дочкой на руках бросился бежать к воротам старого города.

Они добрались до машины и торопливо сели в нее. Аиша расплакалась. Она требовала, чтобы мать ее обняла, и спрашивала, умрет ли теперь ее брат; Амин и Матильда в один голос велели ей замолчать. Толпа мятежников догнала их, и Амин не мог включить задний ход. К окнам прижались чьи-то лица. Подбородок одного из молодых людей оставил на стекле длинный жирный след. Глаза чужаков разглядывали странное семейство и ребенка неведомой национальности. Какой-то юнец начал кричать, воздев руку к небу, и в толпе стало нарастать возбуждение. Парнишке было не больше пятнадцати, у него еще только пробивался мягкий пушок на подбородке. Его суровый, полный ненависти голос не соответствовал ласковому взгляду. Аиша пристально на него посмотрела и поняла, что это лицо никогда не сотрется из ее памяти. Этот юноша наводил на нее страх и в то же время казался ей очень красивым: на нем были фланелевые брюки и коротенькая куртка, как у американских летчиков. «Да здравствует султан!» – кричал молодой человек, и толпа подхватывала хором: «Да здравствует Сиди Мухаммед бен Юсуф!» – так громко, что Аише казалось, будто машина раскачивается от рева голосов. Мальчишки стали колотить длинными палками по крыше автомобиля, выкрикивая речовки в такт ударам, все громче и громче, почти мелодично. Они принялись все крушить, бить стекла машин и лампы на фонарях, камни мостовой покрылись осколками стекла, а демонстранты в плохонькой обуви шагали по ним, не замечая, что поранились и из ступней у них струится кровь.

– Ложитесь, быстро! – приказал Амин, и Аиша прижалась щекой к полу машины. Матильда, прикрыв лицо ладонями, повторяла как заведенная: «Все хорошо, все хорошо». Она вспомнила войну, тот день, когда бросилась в канаву, чтобы не попасть под обстрел с самолета. Она вонзила ногти в землю, на несколько мгновений перестала дышать, а потом так сильно сжала ляжки, что едва не кончила. А теперь ей хотелось поделиться этим воспоминанием с Амином или просто прижаться губами к его губам, чтобы страх растворился в желании. И тут внезапно толпа рассеялась, как будто в середине ее разорвалась граната, разбросав тела во всех направлениях. Машина качнулась, и Матильда увидела глаза женщины, кончиками ногтей стучавшей в стекло. Она шевельнула пальцем, указывая на дрожащую Аишу. Неизвестно почему Матильда почувствовала доверие к незнакомке. Она опустила стекло, женщина бросила ей два больших куска лука и убежала. «Газ!» – взревел Амин. За несколько секунд машина наполнилась едким, острым запахом, и они закашлялись.