10 минут 38 секунд в этом странном мире - Элиф Шафак Страница 30

Лейла настолько ни о чем тогда не знала и не подозревала, что и впрямь считала: она справится со Стамбулом и победит мегаполис в игре, где действуют лишь его собственные правила. Однако она не была Давидом, а Стамбул – Голиафом. Никто не молился о том, чтобы она выиграла, и ей не к кому было обратиться в случае поражения. Там все мгновенно и запросто исчезало. Это она поняла в момент прибытия. Пока она умывалась в туалете на автобусной станции, кто-то украл ее сумку. В одну секунду Лейла лишилась половины своих денег, оставшихся яблок и браслета – того самого, который поднял вверх ее младший брат на церемонии в честь прорезывания зубов.

Пока она сидела на ящике возле туалета, собираясь с мыслями, к ней подошел техник с мочалкой и ведром моющего средства. Он показался ей вежливым и отзывчивым и, узнав о ее обстоятельствах, предложил помощь. Лейла может несколько месяцев пожить у его тети. Она недавно ушла на пенсию и больше не работает кассиршей в магазине, к тому же она стара, одинока и нуждается в компании.

– Я не сомневаюсь, что она хорошая, но мне нужно найти собственный угол, – ответила Лейла.

– Конечно, я понимаю, – улыбнулся молодой человек.

Он дал ей название ближайшего хостела, где было чисто и безопасно, и пожелал удачи.

Когда начала сгущаться тьма и, казалось, небо решило сомкнуться вокруг нее, Лейла все-таки добралась до хостела, ветхого здания в переулочке, которое давным-давно не красили и не мыли, а может, и вовсе никогда этого не делали. Она не поняла, что молодой человек последовал за ней.

Оказавшись внутри, Лейла двинулась в угол помещения мимо нескольких заляпанных и облупившихся стульев и доски с объявлениями, обклеенной устаревшими сообщениями, и подошла к сухопарому немногословному человеку, сидевшему за шатким столом на козлах, который заменял стойку администратора, позади него на плесневелой стене с нумерованных крючков свисали ключи.

Уже в комнате, вся на нервах, Лейла задвинула дверь шкафом. Постельное белье, желтое, словно старая газета, пахло затхлостью. Она расстелила на кровати свою куртку и легла прямо в одежде. Лейла так утомилась, что заснула куда раньше, чем думала. Уже поздней ночью она проснулась от какого-то звука. Кто-то крутил ручку ее двери со стороны коридора, пытаясь проникнуть внутрь.

– Кто там? – закричала Лейла.

В коридоре послышались шаги. Размеренные, неторопливые. После этого она уже не смогла заснуть, прислушиваясь к каждому звуку. Утром она вернулась на автобусную станцию, единственное знакомое место в городе. Молодой человек был там – он разносил водителям воду с грациозностью спортсмена.

На этот раз она приняла его предложение.

Тетя, женщина средних лет с пронзительным голосом и такой бледной кожей, что под ней были видны вены, накормила ее и дала ей хорошую одежду, даже слишком красивую, настаивая, что девушка должна «усовершенствовать свои активы», раз уж на следующей неделе она решила ходить по собеседованиям в поисках работы.

Первые дни прошли легко и радостно. Открытое и ищущее, сердце Лейлы было крайне уязвимым, а потому, пусть даже она отказывалась признаться в этом самой себе, она попала под обаяние молодого человека и его заученной привлекательности. Ее охватило нечто напоминавшее облегчение – наконец-то она может поговорить хоть с кем-то! – иначе ни за что не рассказала бы ему о том, что случилось в Ване.

– Тебе нельзя возвращаться домой, это понятно, – сказал он. – Видишь ли, я знал девушек вроде тебя в основном из поганых городишек. Некоторым тут повезло – они нашли где жить, а некоторым нет. Оставайся со мной, если хватает ума, не то Стамбул задавит тебя.

В его интонации сквозило нечто пугающее, сдерживаемая злость, которая, как она теперь понимала, глубоко засела у него внутри, тяжелая и жесткая, словно камень. Втайне Лейла решила тут же покинуть этот дом.

Молодой человек чувствовал ее неловкость. Он прекрасно это умел – замечать чужие тревоги.

– Мы поговорим потом, – сказал он. – Не стоит слишком уж беспокоиться.

Именно эти мужчина и женщина, которая была ему вовсе не тетя, а деловой партнер, в ту же ночь продали Лейлу какому-то незнакомцу, а потом, на той же неделе, – еще нескольким. В ее крови, во всех ее напитках был алкоголь, бесконечный алкоголь, от нее пахло спиртным. Лейлу заставляли много пить, чтобы она мало помнила. Теперь она видела то, чего не замечала раньше: на дверях здесь висели замки, окна были плотно закрыты, Стамбул же, как оказалось, вовсе не город возможностей, а город шрамов. Едва начавшись, падение все ускорялось, словно это была вода, которую засасывало в слив. Мужчины, приходившие в этот дом, были разных возрастов, занимались малооплачиваемым неквалифицированным трудом, и почти у каждого была семья. Они были отцами, мужьями, братьями… У некоторых были дочери ее возраста.

Когда ей впервые удалось позвонить домой, она с трудом сдерживала дрожь в руках. Теперь новая жизнь так поглотила Лейлу, что ей даже позволяли гулять неподалеку от дома, – никто не сомневался, что идти ей больше некуда. Накануне ночью шел дождь, и на тротуарах появились улитки, впитывавшие тот же влажный воздух, от которого она задыхалась. Лейла стояла перед зданием почты, стараясь отыскать в карманах сигарету, и зажигалка тряслась в ее кулаке.

В конце концов решившись войти, она сказала оператору, что хочет сделать звонок за счет абонента, и понадеялась, что ее родные согласятся заплатить. Они согласились. Ожидая, пока мама или тетя возьмет трубку, Лейла даже не знала, с кем из них ей бы хотелось поговорить сначала, она попыталась представить, что сейчас делает каждая из них. Ответили обе. Они расплакались, услышав ее голос. Она тоже заплакала. Где-то на заднем плане слышалось тиканье часов в коридоре – непоколебимый ритм стабильности, резко контрастирующий с окружающей неопределенностью. А потом настала тишина – глубокая, пронзительная, капающая. Они все глубже и глубже погружались в эту клейкую жидкость. Было ясно, что мама и тетя хотят, чтобы она чувствовала себя виноватой, и Лейла ощущала свою вину острее, чем они могли представить. А еще она понимала, что после ее отъезда мамино сердце сжалось, как кулак, да и тетя после смерти Таркана снова чувствовала себя плохо. Когда Лейла с тяжелым чувством поражения на душе повесила трубку, она прекрасно понимала: дороги назад нет и медленная смерть, которую она сейчас переживает, теперь и есть ее жизнь.

И все равно она продолжала звонить домой при малейшей возможности.

Однажды ответил баба́, который рано вернулся домой. Услышав ее голос, он резко ахнул и умолк. Лейла, остро ощутив, что впервые по-настоящему поймала его врасплох, лихорадочно искала нужные слова.

– Баба́, – произнесла она, не скрывая напряжения в голосе.

– Не зови меня так.

– Баба́… – повторила она.

– Ты осрамила нас, – тяжело дыша, произнес он. – Все судачат об этом за нашими спинами. Я больше не могу ходить в чайную. Я не могу зайти на почту. Даже в мечети со мной больше не разговаривают. На улице со мной не здороваются. Я словно призрак – меня никто не замечает. Я всегда считал: пусть у меня нет богатства, пусть я никогда не найду сокровищ и у меня даже нет сыновей, но по крайней мере у меня есть доброе имя. А теперь и его нет. Я изгой. Мой шейх сказал, что Аллах проклянет тебя и что я доживу до этого дня. Так я буду отомщен.