Небо повсюду - Дженди Нельсон Страница 29

К тому времени, как я возвращаюсь домой через лес, я успеваю убедить себя, что Тоби, как и я, очень расстроен случившимся, оттого и написал такую отчаянную эсэмэску. Может, он просто хочет убедиться, что такого больше не повторится. Ну и отлично. Никаких возражений от помешанной старушки moi.

Набежали тучи; в воздухе пахнет редким летним дождем. Я вижу на земле бумажный стаканчик, подбираю его и черкаю пару строк, а потом зарываю его под грудой сосновых игл. Ложусь спиной на пружинистую землю. Мне нравится так делать: отдаваться безбрежности небес, ну, или потолку, если мне случается быть дома. Я опускаю руки и зарываю пальцы в глину. Интересно, что бы я сейчас делала, что бы чувствовала, если бы Бейли была жива? И понимаю с испугом: я была бы счастлива, но иначе, не так сильно. Без помешательства. Я бы продолжала двигаться черепашьим шагом, как делала всегда. Под крепкой, надежной защитой панциря.

А что, если теперь я беспанцирная черепаха, помешанная от счастья и обезумевшая от горя в равной степени, очешуительно непредсказуемая девочка, которая хочет раскрасить воздух звуками своего кларнета, и что, если где-то в глубине души мне такая жизнь нравится больше? Что, если, как отчаянно я ни боюсь смертной тени, витающей надо мной, мне нравится чувствовать, как ускоряется от ее присутствия пульс, и не только мой – пульс всего мира? Сомневаюсь, что Джо обратил бы на меня внимание, находись я все в той же раковине тихого счастья. Он написал в дневнике, что я звучу на полную громкость, я! Может, так и есть, но раньше этого точно не было. Но отчего цена этих изменений во мне так высока? Это так неправильно, что из-за смерти Бейли происходит что-то хорошее. Неправильно даже иметь такие мысли.

Но потом я думаю о сестре и о том, какой беспанцирной черепахой была она сама. Ей хотелось, чтобы и я стала такой же. Ну давай, Ленни, говорила она мне по десять раз на дню. Давай, Ленни. И мне становится легче, словно теперь не ее смерть, а ее жизнь учит меня, какой надо быть. Кем надо быть.

Еще не войдя в дом, я знаю, что Тоби уже там: Люси и Этель, как обычно, разбили лагерь на крыльце. Я иду на кухню и вижу их с бабулей: они сидят за столом и о чем-то приглушенно переговариваются.

– Привет, – здороваюсь я, огорошенная его присутствием. Он что, не понимает, что ему нельзя здесь находиться?

– Мне так повезло… – объявляет бабушка. – Я как раз возвращалась из магазина с полными пакетами еды, и тут мне подвернулся Тоби, промчался мимо на своем скейте.

Бабушка не ездит на машине с самых девяностых. В пределах Кловера она перемещается пешком; так, собственно, она и стала садовым гуру. Так уж вышло: отправляясь на прогулку, она брала с собой садовые ножницы. Возвращаясь домой, люди обнаруживали ее у себя в саду: она обстригала кусты, доводя их до совершенства. Какая ирония! У себя-то в саду она ничего не подрезает.

– Да, повезло, – отзываюсь я, пристально глядя на Тоби.

Его руки покрыты свежими царапинами; возможно, это от скейта. Он смотрит на меня дикими глазами и кажется совершенно растерянным, почти полоумным. Сейчас я точно знаю две вещи. Первая: я ошибалась насчет его мотивов. Вторая: я больше не хочу полоуметь вместе с ним.

А вот чего я хочу, так это запереться в Убежище и поиграть на кларнете.

Бабуля смотрит на меня с улыбкой:

– Ты плавала. Твои волосы похожи на ураган. Я бы хотела нарисовать их. – Она протягивает руку и гладит мой ураган. – Сегодня Тоби поужинает с нами.

Ушам своим не верю.

– Я не голодна, – отвечаю я. – Пойду наверх.

Бабушка тихо охает от моей дерзости, ну и пусть. Не собираюсь я сидеть за ужином рядом с бабушкой, дядей и Тоби, который трогал меня за грудь. О чем он вообще думает?

Я иду в Убежище, достаю из футляра кларнет, собираю его, беру ноты песен Эдит Пиаф, которые я позаимствовала у некоего garcon, листаю до La vie en rose и начинаю играть. Именно эту песню мы слушали вчера, когда взорвался мир. Надеюсь, меня снова охватит джорячка и я не услышу стука в свою дверь после ужина. Но я конечно же слышу.

Тоби, который трогал меня за грудь и – не будем забывать! – в штаны мне тоже залезал, открывает дверь, нерешительно проходит через комнату и садится на кровать Бейли. Я прекращаю играть и откладываю кларнет. Уходи, бессердечно думаю я, пожалуйста, уходи. Давай просто притворимся, что ничего этого не было.

Мы оба молчим. Он так усиленно трет себя по бедрам, что скоро выбьет искру. Взгляд его блуждает по комнате. Наконец его глаза замирают над комодом Бейли: там висит их совместная фотография. Он вздыхает и переводит взгляд на меня. И все смотрит и смотрит…

– Ее блузка… – наконец тихо произносит он.

Я оглядываю себя. Забыла, что на мне надето.

– Ага.

В последнее время я все чаще ношу вещи Бейли не только в Убежище, но и за его пределами. Иногда я заглядываю в собственные ящики и удивляюсь: что за девочка вообще это носила? Вот обрадовались бы психиатры, думаю я обо всем этом и смотрю на Тоби. Наверное, сказали бы мне, что я пытаюсь занять место Бейли. Или еще хуже: посоревноваться с ней, раз при ее жизни не решалась. Но правда ли это? Я чувствую нечто совершенно иное. Надев ее одежду, я будто слышу, как она шепчет что-то мне на ухо.

Я так погрузилась в свои мысли, что голос Тоби заставляет меня вздрогнуть. С непривычной дрожью в голосе он говорит:

– Ленни, прости меня, пожалуйста. Прости за все.

Я смотрю на него. Он выглядит таким подавленным, напуганным.

– Я совсем с ума сошел, нельзя было этого делать.

Он хотел об этом поговорить? Как камень с души!

– И мне, – говорю я, мгновенно оттаяв.

Мы чувствуем одно и то же.

– Я больше виноват, – говорит он, снова потирая бедра.

Он в таком смятении! Он что, думает, что вина только на нем?

– Мы оба виноваты, Тоби, – отвечаю я. – Мы оба. Каждый раз. Оба ужасные.

Он смотрит на меня, и темные глаза его теплеют.

– Ты не ужасна, Ленни.

Голос его становится таким нежным, таким задушевным. Уверена, что он хочет дотронуться до меня. Как хорошо, что он в другом углу комнаты. Жаль, что не по ту сторону экватора. Наши тела, видимо, думают, что им надо соприкасаться каждый раз, когда мы видимся. Я объясняю своему, что это вовсе не так, вне зависимости от того, что я чувствую. Что это неважно.

А затем предательский астероид прорывается через земную атмосферу и рушится на Убежище.

– Просто я не могу перестать думать о тебе, – говорит он. – Просто… я… – Он сгребает в кулак постельное белье Бейли. – Я хочу…

– Пожалуйста, не продолжай.

Я подхожу к своему комоду, открываю средний ящик, достаю рубашку. Мою рубашку. Мне надо снять блузку Бейли. Потому что мне внезапно кажется, что воображаемый психиатр к нам внимательно приглядывается.