История Кометы. Как собака спасла мне жизнь - Линетт Падва Страница 29

У меня упало сердце.

– Пошли, Комета, навестим наших четвероногих приятелей.

– Вулфи, прежде чем ты туда войдешь, мне надо тебе кое-что сказать, – произнесла Фредди, но я не обратил внимания.

А если бы и обратил, то это ничего бы не изменило. В моей жизни возникали моменты, когда плохие новости словно останавливали время и парализовали все органы. К счастью, было немного таких, как четыре года назад. Я узнал, что у отца, когда он вытаскивал форель из реки в Пагоса-Спрингс, вышел из строя сердечный клапан, а вместе с ним закончилась и его жизнь. Теперь к списку прибавился еще один: я увидел, что у Коди не действуют задние ноги и из-под шкуры выпирают ребра. Только взмахи хвоста, высунутый язык и радость в собачьих глазах помогли мне устоять.

– Когда он постоянно при тебе, грозных признаков почти не замечаешь, – тихо объяснила Фредди. Мы сидели за кухонным столом и сквозь раздвижные двери смотрели, как Комета и Сандоз прыгали по берегу. – Я даже не поняла, что Коди теряет вес, пока мне не сказала твоя сестра. Ветеринар определил, что боль в результате дисплазии тазобедренного сустава мешает ему пользоваться задними ногами, отчего атрофируются мышцы. Лучшее лечение – плавание. Дельный совет, учитывая, что он все дни проводил в воде.

Прошлой осенью я покидал дом на озере, и Коди мог послужить примером пышущей здоровьем собаки. Его рельефные мускулы бугрились под кожей, когда он встряхивался, вылезая из воды, и бежал по песку. Вид его немощного тела был настолько неестествен, что я не мог этого осмыслить. Пес, вихляя, вошел в дом между мной и Фредди.

– Болью можно объяснить атрофированность задних лап и состояние бедер, но почему он настолько исхудал?

В глазах жены заблестели слезы, когда она достала угощение и положила в подставленную пасть лабрадора.

– Ветеринар сказал, что пес весит на семь фунтов меньше, чем в прошлом году, но он не может обнаружить никакой видимой причины – ни нематод в сердце, ни глистов, и он по-прежнему целыми днями играет в воде. Врач предположил, что, поскольку ему тринадцать лет, на него сильнее действует жара, и у него нет аппетита.

Мне приходилось встречать собак, которые выглядели так, как теперь Коди, но никогда жара не являлась причиной их состояния.

– Думаю, что он должен спать со мной, а не с Джеки, – предложил я. – Может, ему трудно спускаться по лестнице, если он ночью проголодается. Я буду держать еду для него в комнате. – Мы уже решили, что в этом году моя спальня будет на первом этаже, чтобы мне не приходилось сражаться со ступенями, поднимаясь наверх. Коди ткнулся мне в руку своим квадратным лбом, давая понять, что за раздвижными дверями и деревянным спуском к реке нас ждут великие открытия.

– Он поправится, – пробормотал я, но так тихо, что жена меня вряд ли услышала.

Все считали Коди моей собакой, и он всегда проводил больше времени со мной, чем с кем-либо другим, хотя девочек, когда они были маленькими, принял охотно. Быстро усвоил роль телохранителя и распорядителя играми и всеми детскими делами, не стеснялся зарычать и показать зубы, если считал, что дочери задумали что-либо опасное – например, поиграть у покрытого льдом озера. Был верной подушкой Фредди, когда в короткие холодные зимние дни она устраивалась у камина, и они, сморенные теплом пылающих дубовых поленьев, вместе дремали. Он заслужил старость без боли, и я собирался сделать все, чтобы пес не страдал.

На следующее утро, уходя на работу, Фредди дала мне вырванный из тетрадки Джеки листок со списком.

– Твои назначения к врачу на этот месяц.

Жена не только работала на полной ставке и вела хозяйство. Я все больше полагался на нее как на помощницу и медсестру, если речь шла о планировании моих визитов к доктору и приеме лекарств. В общем, выполняла обязанности моего личного секретаря. Не сомневаюсь: ей было бы намного легче, если бы я проявил хоть малейшее желание облегчить ее ношу, – но меня поглощала борьба с болью и больше ничто не интересовало, кроме как, проснувшись утром, дожить до вечера. Свою зависимость от Фредди я оправдывал тем, что всякий медик хочет контролировать здоровье членов своей семьи. Моя жена не являлась исключением.

– Если придется отменить какие-то из визитов, не забудь позвонить, – наставляла она меня.

– Все будет хорошо, – успокоил я. – Вот и Комета требуется тренировка, а больницы для нее совершенно новая область.

– Ладно. – В голосе Фредди не чувствовалось энтузиазма. Тот искрящийся вечер в Седоне, когда я подарил ей картину Бена Райта, казалось, был давным-давно, в нашей молодости.

Кили и Линдси я не видел девять месяцев – с прошлого сентября. Из-за летней работы они остались в Омахе и не знали, когда сумеют оттуда выбраться, но обещали скоординировать свое возвращение. Джеки занималась софтболом, и график игр предусматривал каждый день поездку в новый город. Когда я появился у озера, она неловко обняла меня и бросилась вверх по лестнице. Через несколько дней в доме собрались все три дочери, и по их глазам я понял, что мое присутствие их смущает. Я не мог судить их за это – ведь сам уже два года никак не участвовал в жизни детей, четыре года как перестал быть главой семьи и все меньше играл роль отца в их делах.

Хотя Кили и Линдси учились в колледже и смотрели на нас как на нечто отжившее, вроде телефонов с диском, родители все-таки были нужны, чтобы дать совет, проследить за расходами и ответить на полуночные звонки. Девочки взрослели, и им требовалась поддержка старших. Однако в нашем случае из-за моей болезни эту миссию выполняла практически одна Фредди. Я же, словно потерпевший кораблекрушение на спасательном плоту, волновался лишь об одном – как бы остаться на плаву.

За обедом в тот вечер исполненная сознания долга жена предложила дочерям рассказать мне об учебе, приятелях и планах на лето. Они отвечали бодрыми голосами, будто на собеседовании при приеме на работу. Мой ответ прозвучал как слова заехавшего ненадолго погостить выжившего из ума старикашки. Наконец трапеза завершилась, и Кили и Линдси снова укатили в город.

Что ж, я могу стать любящим папочкой для собак. Я настоял, чтобы в разгар дня, когда царит беспощадная жара, Коди оставался дома в охлаждаемой кондиционером комнате. Не мог выкинуть из головы картину, как пес умирает на берегу. Не хотел, чтобы это произошло сегодня – и вообще когда-нибудь. Да и Сандоз не возражала вздремнуть. Коди устраивался у моего кресла, и она тут же шлепалась рядом. Удивила меня Комета. Как только масса золотистой шерсти замирала на ковре, она выбирала свободное место неподалеку от Коди и тоже ложилась на пол. Тыкалась носом ему в спину и отказывалась вставать, пока он не был снова готов выйти в мир.

Дошло до того, что борзая выпускала меня за порог. Для меня осталось всего два способа порадоваться озеру: стоять по подбородок в воде или покружить на том, что дочери называли «недоделанным водным мотоциклом». Мое личное плавательное средство представляло собой катамаран: на электрической тяге, длиной восемь футов, с пластмассовым пропеллером на каждом поплавке. Пассажир располагался на металлическом каркасе между поплавками. Пропеллеры управлялись находящимися на каждом подлокотнике металлическими рычажками. Даже в палящий зной Коди и Сандоз прыгали на катамаран и устраивались каждый в передней части своего поплавка. Судно развивало предельную скорость пять миль в час и не могло поднять даже самой легкой волны. Со стороны казалось, будто я отдыхаю в садовом кресле с мотором, с двумя золотистыми тапочками у ног. Сандоз засыпала на поплавке, а Коди бдил на другом и внимательно следил за моими действиями, оставаясь на страже, пока у меня хватало терпения плавать по озеру. Псу нравилось путешествовать со мной, а я радовался, что он рядом и мы можем поговорить с ним.