На той неделе: купить сапоги, спасти страну, выйти замуж - Анна Бялко Страница 29

— Быстрей давай, чего ты застыла, сейчас займут все тумбы, тебе же хуже будет.

В этом он прав. Его идея немедленно получает живейшее одобрение и поддержку в народе, и скоро нас таких на ограде сидит несчитано — на каждом пруте.

Я-то счастливица, меня заботливый Севка устроил на тумбу — на ней хоть неустойчиво, но все же можно сидеть. Сам он просто висит на перекладине, держась за два прута. Зато нам отлично видна трибуна Белого дома. По ней бегают какие-то люди с матюгальниками, налаживают громкую связь.

Строго говоря, мокрый бетон — не лучшее место для сидения в тонкой короткой юбке. Эх, прощай, мои придатки, за два часа (а митинг точно продлится не меньше) я себе все на свете застужу. Хотя, если подумать, какая теперь разница, мне, может, и жить-то до вечера осталось. Жалко, книжку не успела дочитать.

Начинается митинг. Выступают разные люди, я почти никого не знаю. Да и откуда? Телевизора у меня нет, газет я не читаю. Так что не могу похвалиться высокой политической грамотностью, никогда не любила этих игрищ, ни в социализм, ни в демократию. Но Севка знает всех и многих одобряет.

Говорят примерно одно и то же. Нарушение свобод, мы не дадим, мы отстоим, и вообще Отечество в опасности. Но это, надо признаться, очень воодушевляет. Толпа заводится, все в унисон скандируют что-то вроде: «Россия, Ельцин, Свобода! Россия, Ельцин, Победа!» И я, к своему удивлению, ору и машу руками вместе со всеми, рискуя свалиться с тумбы.

Потом к народу выходит Ельцин. Говорит речь. Хорошо говорит. Выносят трехцветное полотнище флага, каковое тут же и водружают над Белым домом вместо обрыдлого кумача. И в этот момент, как по заказу, тучи рассеиваются и площадь заливает яркий солнечный свет. В толпе эйфория. Во мне тоже. Я, конечно, хоть и циничная дрянь, но что-то детски-патриотическое во мне тоже оказалось.

Так продолжается часа два с половиной. Потом Севка говорит, что больше висеть не может, да и я к своей тумбе разве что не примерзла. Мы обрушиваемся с чертова забора — наши места тут же занимают другие — и слушаем продолжение, уже стоя внизу. Еще часа полтора.

Общее состояние высокого подъема: «Нас много, мы вместе, мы правы, мы победили уже одним этим, а кто не с нами — шапками закидаем!» С этим настроением люди начинают расходиться.

Севка митингом недоволен. Говорит, во-первых, затянули (и это правда), во-вторых, все сейчас разойдутся с ощущением радостной победы, а ночью будет штурм. Он сейчас еще мрачнее, чем был с утра, а я, если честно, так устала, что на эмоции, и тем более на их логическую оценку, никаких сил просто нет.

А мне же еще на работу надо. Пока добираемся сквозь расходящуюся толпу до машины, пока Севка выруливает через все эти псевдобаррикады и перекрытые улицы... В общем, в Институт я попадаю где-то в полпятого (мой рабочий день до четырех).

Комната полна народу. Многострадальная Мария Владимировна (у нас в Институте и в обычный-то день одной тяжело справляться, а уж сегодня...) пытается меня обругать, не столько даже за опоздание, сколько за то, что не давала о себе знать. А как я могла — с забора? Но, оценив, очевидно, мое помятое состояние, машет рукой и наливает нам с Севкой по кружке кофе.

Севку я в Институте представляю как нового знакомца по митингу. Попутчика, одним словом. Кошмар. Вообще-то в Институте все считают, что я замужем и счастлива в браке. Не люблю я освещать свою личную жизнь, а уж тем более выглядеть разведенной женщиной. Строго говоря, мы с Димкой и развод-то не до конца оформили — у меня в паспорте до сих пор штамп не стоит.

Мы рассказываем, что видели и слышали, Севка делится своими мрачными предположениями. Я сижу если не в полной, то в полуотключке. У меня дико болит поясница, ноют руки и ноги. Наверное, у меня и лицо соответствующее, потому что Марья вдруг резко начинает прогонять меня домой. Чтоб немедленно.

Эта ее идея получает Севкину горячую поддержку. Он тут же вызывается, «раз уж так вышло», подвезти меня скорее до ближайшего метро.

Севкина идея отвязаться от меня любым путем ясно просматривалась еще по пути в Институт, и это было как-то обидно — в конце концов, я не неженка и не плакса, вела себя всю дорогу как человек, лазала по заборам и ни на что не жаловалась. Чего ему не нравится? Опасно, опасно — что он, один такой герой? Сказали же — чем больше народу, тем лучше.

Но я так устала, что снова спорить и что-то доказывать никаких сил нет. Я покорно иду к машине и даю отвезти себя к метро. С нами навязались по пути еще парочка моих сотрудников, так что мы с Севкой даже попрощаться толком не смогли — чертова конспирация. Я только спросила настойчиво, куда он сейчас, и Севка поклялся, что домой. И что непременно позвонит. В конце концов, кому какое дело, с кем я созваниваюсь...

Сижу в метро, еду домой, и чем дальше от центра, от Севки, от Белого дома, тем больше растет во мне страх. Там нас было много, а тут я совсем одна, а что будет — совершенно непонятно. У всех людей вокруг — каменные спокойные лица, будто ничего не происходит. А может, они и правда ничего не знают — по ящику много, наверное, не увидишь, вряд ли Ельцина транслируют на всю страну, а «Эхо Москвы» слушают немногие, да долго ли его заглушить. И мне хочется кричать на весь вагон: «Люди, не спите, не ждите, идите к Белому дому, вы там нужны!» Но я молчу. Мне страшно.

Около дома тихо. Московский дворик, елки-палки. Детишки в песочнице, тетки с кошелками. Мир и покой, глаза б мои не глядели. Быстро, чуть не зажмурившись, пробегаю в свой подъезд, подымаюсь в квартиру.

Дома пустота. Димка, стало быть, уехал на дачу сидеть с ребенком. Да это и хорошо. Хоть за него волноваться не надо. Вообще-то он, даже оставаясь в Москве, вряд ли поперся бы на площадь — не в его это духе. Да и Бог с ним.

Сейчас бы лучше всего — в горячую ванну! И согреться наконец, и успокоиться. Да где там. Горячую воду у меня тоже отключили, тут перспектив никаких. Приходится обходиться подручными средствами — кипятить чайник, наливать тазик, залезать в ванну и поливаться из ковшика, дрожа от холода. Теплее после этой процедуры не становится, но хоть чище...

Ставлю чайник кипятиться заново — выпить чаю. Пока он греется, устраиваюсь на кухонном диванчике, подложив под спину подушку, — перебираю события дня. И что нас ожидает в перспективе?

От этих раздумий мне снова становится нервно, я вскакиваю и начинаю бегать по квартире из угла в угол. Новой информации о последних событиях мне взять негде, ни радио, ни телевизора, остается только телефон. Какое счастье, что хоть его успели подключить, ведь до прошлой весны без него жила. Не жила — перебивалась. Хоть какая-то живая нить.

Звоню.

Катька, живущая в центре, почти напротив Белого дома:

— Все очень плохо, у Белого дома почти никого не осталось, ждут штурма, Станкевич и Попов (московские градоначальники) призывают всех на площадь.

Лялька с Сашкой:

— Мы недавно оттуда, там народ собирается потихоньку, что дальше делать, не знаем.